Эрнст Гофман - Крошка Цахес, по прозванью Циннобер

Князь сунул в руку старой Лизы два золотых, а камергеры расхватали все пучки луковиц по карманам. Но этого еще мало: ее назначили постоянной и непременной поставщицей лука для княжеских завтраков. Таким образом мать крошки Цахеса, не сделавшись богатой, избавилась от всех нужд и нищеты, и тут, вероятно, не без чародейственного содействия феи Розабельверде.

Похороны министра Циннобера были так великолепны, что еще никогда в Керепесе подобных не видывали. Князь, все кавалеры Зеленопятнистого Тигра шли за гробом в глубоком трауре. Звонили во все колокола, сделали даже несколько выстрелов из двух мортир, выписанных князем с большими издержками для фейерверков. Граждане, народ, все рыдало, вопило, что государство потеряло лучшую опору, что не найти уже человека с таким глубоким умом, с такой великой душой, с такой неутомимой любовью к общественному благу.

И в самом деле, потеря эта осталась невознаградимой, потому что не было уже другого министра, к которому орден Зеленопятнистого Тигра с двадцатью пуговками шел бы так хорошо, как к покойному, незабвенному Цинноберу.

Близится мгновение, в которое автор должен распроститься с тобой, любезнейший читатель, и грудь его сдавливается боязнию и грустью. Много, много еще мог бы он поразсказать тебе о дивных деяниях крошки Цахеса и рассказал бы, увлекаемый повествовательной страстью; но, пересмотрев события, помещенные в этих девяти главах, увидал, что и без того в них столько чудесного, сумасшедшего, противного здравому рассудку, что прибавлять еще значило бы употреблять во зло твою снисходительность, подвергаться опасности разладить с тобой совершенно. С грустью, с боязнью, которая невольно напала на него, когда он написал: глава последняя, просит он тебя, любезнейший читатель, не ссориться, а сдружиться с этими странными образами, детьми духа, величаемого фантазией. Не сердись, если я, грешный, предался уже слишком его чудным прихотям.

Собственно, эта история должна бы кончиться трагической смертью крошки Циннобера, но не приятнее ли заключение веселою свадьбой, чем печальными похоронами? И потому мы скажем еще несколько слов о прелестной Кандиде и счастливом Бальтазаре.

Профессор Моис Терпин был прежде преобразованный, всезнающий человек, который, следуя мудрому изречению: «Nil admirагi» [17] Ничему не удивляться ( лат .) — девиз стоиков. Восходя к Пифагору через Плутарха, повторяется в «Письмах» Горация и «Тускуланских беседах» Цицерона. — уже много лет ничему не удивлялся. Но теперь ему пришлось отказаться от всей своей мудрости и удивляться беспрестанно, так что наконец начал жаловаться, что уж не знает, в самом ли деле он профессор Моис Терпин, некогда управлявший естественными делами в государстве, и действительно ли он ходит на ногах, а не на голове.

Прежде всего, его удивили: Бальтазар, представив ему доктора Проспера Альпануса как своего дядю, а последний, показав ему дарственную запись, по которой делал своего племянника владетелем сельского домика, полей и лугов, находившихся не более как в одной миль от Керепеса, и драгоценностей, на покупку которых не достало бы и княжеской казны. Потом он удивился еще, посмотрев в Бальтазаров лорнет на великолепный гроб Циннобера: ему показалось, как будто министра Циннобера никогда и не бывало, а принимали за него маленького, глупого уродца. Но изумление его достигло высочайшей степени, когда Проспер Альпанус, водя его по сельскому домику, показал библиотеку и другие чудные вещи и даже сделал несколько очень интересных опытов над странными растениями и животными.

В голове профессора родилась мысль, что все его прежние исследования по части естественной истории вздор и что он сидит теперь в пестром чародейственном мире, как в яйце. Эта мысль встревожила его до того, что он под конец начал плакать как ребенок. Бальтазар свел его тотчас в огромный винный погреб, уставленный длинными рядами блестящих бочек и сверкающих бутылок, и сказал, что тут и в парке он может еще лучше штудировать природу.

Это успокоило профессора.

Свадьбу праздновали за городом. Бальтазар и друзья его Фабиан и Пульхер изумились красоте Кандиды, чародейственной прелести, которая была разлита как в платье, так и во всем существе ее. И в самом деле, тут не обошлось без чародейства, потому что ее одевала и убирала прекраснейшими розами сама фея Розабельверде, которая, забыв все прежние неприятности, приехала на свадьбу под именем девицы фон-Розеншён. А кому неизвестно, что уборка должна быть хороша, когда в ней участвуют феи? Кроме того, Розабельверде подарила невесте чудесное блестящее ожерелье, магическое действие которого обнаруживалось тем, что когда Кандида надевала его на шею, то никак не могла сердиться на безделицы, например, на дурно завязанный бантик, на дурную прическу, на пятна и подобное тому. Это придавало лицу ее какую-то особенную, непреодолимую прелесть.