Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Что ж, раз так, — иди.

Но Юрталан опять задумался, повесив голову, и ничего ей не ответил. Старуха грустно смотрела на него, и глаза ее медленно наливались слезами.

— Боже мой, боже! — Она глубоко вздохнула и начала убирать со стола.

Юрталан не думал больше о том, как его арестуют и станут таскать туда-сюда, его не волновали злобные людские сплетни, не заботили предстоящие мытарства и расходы. Он думал только о том, как пойдет к прокурору и как расскажет ему обо всем… Доходя до самого убийства, Юрталан каждый раз останавливался. Ему хотелось повернуть дело так, что он не бросал камня, а просто погнался за мальчишкой. Тот упал, ударился неловко и умер на руках у Юрталана, когда он тащил его в село. А потом, мол, испугавшись, что его обвинят в убийстве, Юрталан ночью похоронил парнишку… Но как может человек убиться при падении? Чем он ударился — пахом или грудью? И как можно удариться на перепаханном кукурузном поле?

На месте поля когда-то была роща. Там и теперь еще есть дубовые корни, которые временами дают побеги, и их приходится обрубать. Вот на такой острый пенек и напоролся мальчик.

Уже третий день Юрталан в сотый раз обдумывал и переживал это место своего рассказа. Да, он помнит, близ дороги был такой пенек, может, он еще сохранился. Как раз там и упал паренек и убился. Никто этого не видел, не было никаких свидетелей. Как набожный человек, Юрталан кается в своем грехе — похоронил христианскую душу тайно и без отпевания. Пусть судьи решат, как велика его вина…

В эту ночь Юрталан не слыхал, когда вернулся Алекси. Но слабый скрип деревянной кровати в верхней комнате прервал его чуткий сон. Он широко раскрыл глаза, повернулся к окну и прислушался. Но его слух не улавливал ничего, кроме знакомого обманчивого шума холодных, тихих зимних ночей. Нет, то был не шум, а однообразный продолжительный звон, который как бы рождался в тишине. Юрталан вслушивался в этот звон, только когда бывал чем-нибудь озабочен. В эту ночь он спал мало, но короткий сон освежил его. Приятно было ему полежать так спокойно, в тепле. Мучило только вечное желание закурить — затянуться теплым табачным дымом. Но вставать было лень, не хотелось курить и в постели, тогда пришлось бы высунуть руку на холод. Который час? Печь давно остыла; в такие холодные ночи она остывала задолго до утра.

Уже третий день Юрталан чувствовал себя бодрее — он уже обдумал все, что расскажет о смерти мальчика Астарова. Теперь пусть его вызывают, он расскажет все от начала до конца как по писаному. То, что случалось десять лет назад, стерлось в его памяти. Камня не было, он никогда ничего не бросал в незнакомого мальчишку, который изо всех сил старался добежать до рощи, тот упал сам, сильно ударился и умер у него на руках. Это правда, больше ничего не было, никто другой этого не видел. Если его вызовут… А кто его вызовет? Вызовут только в том случае, если сноха на него донесет. Раз Стойко рассказал Севде об убийстве, он рассказал ей и как оно произошло. Если она донесет, ее заставят выложить все, что она знает. Юрталан с трудом перевел дыхание. И тогда ему не поверят. «Ты ловко все придумал, — скажут ему, — но, если ты невиновен, почему же ты сам не сообщил об этом?»

Юрталан представлял себе, как Севда явится в общину и скажет, что хочет поговорить со старостой наедине. А потом, выйдя из кабинета, будет болтать всем направо и налево. Тогда староста не сможет замять это дело, если бы даже и хотел. Страшная весть разнесется по всему селу, люди начнут злорадствовать, поднимутся против него… Нет, тогда уж его не оправдают! «Десять лет молчал, голубчик, — скажут судьи, — а как попал в капкан, так и начал сочинять, будто мальчик сам себя убил!» Да, так они и скажут. И он ничего не сможет ответить, ему не поверят, если даже он и станет отпираться. Найдут свидетелей, начнутся розыски, следствие. А он сам пойдет, — как расскажет, тому и поверят. Тогда в Севду не позовут в свидетели. А только она одна знает, как произошло убийство. «Может, и оправдают, если сам сознаюсь, — еще раз подумал Юрталан. — Наверняка оправдают, только бы опередить ее!»

Он быстро встал с постели, зажег лампу, посмотрел на жену, подошел к ней, постоял в нерешительности и, наконец, толкнул ее через толстые одеяла:

— Гина! А, Гина!

Старуха сонно пошевелилась, медленно подняла свою растрепанную голову и уставилась на него.

— Вставай! — лихорадочно-нетерпеливо приказал он.

— Что такое, Тошо? Уже рассвело?