Георгий Караславов - Избранное. Том второй

— Собаки! — прошипел вслед им старик. — При турках и то не было такого!

— А почему они у нас искали так долго? — спросила тревожно Манолица.

— Чтоб была работа видна, — ответил старик. — За это ведь им и платят.

Но Манолицу это объяснение не успокоило. Ей все казалось, что обнаружили следы Томю. Она была женщина сообразительная и опытная, знала, что блокада всего села — дело не шуточное. Тут кроется что-то серьезное, но что — она не могла понять.

— Целую ораву пригнали, — возразила она старику. — Это, по-моему, неспроста.

— Брыкаются, невестушка! — обернулся к ней дед Фома, и бесцветные глазки его радостно загорелись. — Брыкаются! Начала петля давить окаянных.

— Но из-за чего же все-таки этот обыск, папаша? — задала Манолица прямой вопрос, глядя на него пристально, испытующе.

— Из-за чего? — ответил старик тоном человека, которому все ясно, так как он проник в тайны политики. — Страх берет их. Вот из-за чего. Боятся тени своей… Скоро конец им. Терять нечего. — Помолчав, старик искоса поглядел на сноху. — По всему видно, скоро уж, только не знаю, доживу ли, чтоб еще раз братушек встретить.

— Ох! — вздохнула и мечтательно покачала головой Манолица. — Доживешь, папаша, ты ведь гоголем ходишь. Вот я-то как их встречу?..

— Как ты встретишь их? — ободряюще промолвил дед Фома. — Да как все. А вот я… стар уж больно, сноха, а старый человек — что старый обруч: лопнул — и готово…

Осень подходила к концу. На селе все чаще и чаще начали говорить о Сталинграде. О Сталинграде писали газеты, говорило радио. Но где этот самый Сталинград, дед Фома не знал. Знал он, что бьются там две страшные силы. И знал, что русская сила победит. Мало-помалу Сталинград стал для него ровным открытым местом, где два борца меряются силами своих мышц. И его удивляло, что эта борьба так долго длится. По его представлению о богатырской силе русских, они в первые же дни борьбы должны были уложить немцев на обе лопатки.

Все говорили о битве под Сталинградом, а она все не кончалась. Сперва старик начал было сомневаться в реальности сталинградской борьбы, но после того как даже самые отъявленные германофилы стали признавать, что русские оказались там сильнее, он немного успокоился.

К концу года германская армия под Сталинградом начала протягивать ноги и через месяц была полностью уничтожена. В одной подпольной листовке, которую Анго принес деду, было сказано, что в котле под Сталинградом убито, ранено и взято в плен триста тридцать тысяч немецких солдат и офицеров. Русские захватили там двести тысяч автомобилей, орудий, тягачей, грузовиков… Ядовитые зубы гитлеровско-фашистской гадюки вырваны, говорилось в листовке. Теперь остается только размозжить ей голову.

Деду Фоме листовка доставила большое удовольствие. Но ему все казалось, что этого еще мало; в ней еще мало сказано. Русские, наверно, здорово им накостыляли, но правда дошла сюда пообщипанная, потрепанная. Ему все казалось, что правдивые вести, поступающие в Болгарию, где-то на границе обстригают.

Во второе воскресенье февраля, утром, дед Фома пошел в корчму Мисиря. К работам еще не приступали, и в длинном помещении, вокруг высокой чугунной печки, собралось много народа. Большинство пришло только за тем, чтобы послушать последние известия и выяснить, правда ли, что германская армия под Сталинградом уничтожена; но вместо известий радио начало передавать траурные песни и выступления чтецов о павших под Сталинградом немцах. Простые люди, устремившие любопытные взгляды на радиоприемник, вдруг повернулись с проясненными лицами. Значит, советская победа официально признана фашистами! Это в первый раз с самого начала войны против Советского Союза немцы сами признали свои потери и отступление.

Посетители корчмы радостно слушали похоронную музыку и траурную декламацию, но молчали. У них много накопилось на сердце, им хотелось посмеяться над хваленой силой Германии, но они боялись. Каждый, кто скажет хоть словечко доброе о Советском Союзе, о Красной Армии, сейчас же арестовывался. Когда стало ясно, что германская армия под Сталинградом испускает дух, Минко Кинев сказал в маленьком кафе Бучка:

— Хорохорился этот самый Гитлер, но русские задали ему перцу.

Минко был простой крестьянин, пахал свое поле, чтоб прокормить семью, и считал, что политика его не интересует. Он думал, что его мнение о положении в Сталинграде не имеет ничего общего с политикой. Но не так взглянули на это дело в околийском управлении. И Минко ничего не подозревал, когда однажды утром его вызвали в общинное управление «за справкой». Там его ждал полицейский. Он арестовал Минко и отвел его в город. В городе Минко допросили, и он рассказал все как есть. Он считал, что его мнение о положении под Сталинградом — честное и правильное, подозревал, что на него возвели напраслину, и надеялся, что после чистосердечного признания будет освобожден. Но его препроводили выше по инстанции и посадили в тюрьму. Минковица бегала как потерянная и сыпала проклятьями. Она не могла взять в толк, с какой стати сажают человека за правдивое слово. Ей сказали, что против Минко возбуждено дело, его будут судить.