Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Дед Фома, сидевший по большей части у приемника, при виде молодого священника весь сжимался от отвращения. Мысленно он называл его «отцом Чваном». Завидев, его, он каждый раз, слегка отвернувшись и махнув рукой, произносил:

— Анафема!

В одно воскресное утро дед Фома ждал, когда можно будет отправить буйволицу в стадо и потом пойти в корчму Мисиря узнать новости. Чтоб не сидеть сложа руки, он взял скребницу и стал чистить большое кроткое животное. Буйволица охотно подставляла шею, жмурясь от наслаждения на сильном ярком летнем солнце, уже плывущем над сельскими вязами.

Старик причесал гребнем широкую спину животного, бока, ляжки и стал было обирать хвост, когда внук его, сын дочери, Анго, вбежал во двор и остановился, тяжело дыша.

— Дедушка, война! — крикнул он, еле переводя дух.

— Какая война? — не глядя на него, равнодушно спросил старик, прекрасно знавший, что идет война и что Болгария тоже послала войска в разные районы.

— Германия объявила войну Советскому Союзу! — воскликнул паренек вне себя.

— России? — старик повернулся к внуку, опустив руку со скребницей…

— России.

Дед Фома улыбнулся презрительно.

— Что ж, пошалили по свету швабы, ну, а теперь — нашла коса на камень!

— Но немцы наступают… — возразил Ангел, запинаясь от волнения.

— Чего? — Старик наклонился вперед, нахмурившись.

— Немцы наступают, говорю… — растерянно повторил паренек.

— Это кто же тебе сказал, осел ты этакий? — с дрожью в голосе спросил дед Фома, гневно сверкнув глазами. — Брысь отсюда, а то как дам!..

Паренек отступил на шаг, не сводя глаз с деда.

— Да я что ж… я так… — смутился он.

— Чтоб я больше от тебя таких слов не слыхал! — строго и грозно покачал головой старик. И презрительно процедил: — Наступают! До сих пор никому еще не удавалось в Россию вступить. И не родился еще тот, кто вступит на русскую землю…

— У радиоприемника… в корчме Мисиря… пропасть народу собралось… — попробовал объяснить Анго, но дед Фома замахнулся скребницей, и паренек скрылся в доме.

Вскоре он был уже на улице и вместе с другими ребятишками, ждавшими его, мчался к корчме Мисиря слушать радио. Он сообщил новость и Манолице. Она вышла во двор и остановилась у лесенки, встревоженная, но еще сомневающаяся. «Может ли быть… вчера еще… никому в голову не приходило… Ни в газетах ничего, ни по радио», — думала она. Но сердце подсказывало ей, что это правда и что дети ее теперь прямо под огнем. Собравшись с мыслями, она поняла, что, может, немцы в самом деле напали на Россию. Стали понятными аресты коммунистов, заключение мужа в концлагерь, преследование Томю, постоянные полицейские обходы по деревням. Ей захотелось поделиться своими мыслями и страхами со стариком, но он сосредоточенно расчесывал буйволицу, будто и ничего не случилось. «Как ребенок», — подумала Манолица, пошла на кухню и принялась чистить фасоль на обед.

Отправив буйволицу в стадо, дед Фома пошел в корчму Мисиря. В длинном прохладном помещении яблоку негде было упасть. Окна, выходившие во двор, к навесу, оплетенному лозой, были открыты настежь, чтоб толпившемуся там народу тоже было слышно. У радиоприемника стоял Мисирь, необыкновенно важный. Все с нетерпением ждали, когда кончится музыка и можно будет своими ушами услышать весть о новой войне. Мисирь, обращаясь то в одну, то в другую сторону, возбужденно и радостно рассказывал как он, ничего не подозревая, по обыкновению включил утром радио, да так и застыл, словно пораженный громом.

— Не может быть, говорю себе. А потом поразмыслил… — почти кричал он, глаза у него горели. — Видно, русские не приняли ультиматума Гитлера о добровольной передаче Украины, и решил он их тоже расшибить вдребезги…

У стойки сидело несколько членов общинного совета во главе с пьяным советником общины Панко Помощником; здесь были Минко Дырмонче, первый раз за столько лет покинувший мельницу, чтоб своими ушами услышать в корчме радостную новость, давно ожидавшуюся и пришедшую так неожиданно, Тодор Гатев, Нанко Бояджия, Стоян Трынев, когда-то первый среди сельских богатеев, но потом немного захиревший…

— Сколько времени даешь братушкам? А, Юрдан? — обернулся Панко к Мисирю, глубоко затянулся догорающей сигаретой и стал следить веселым взглядом за кольцами дыма, которые он с наслаждением выпускал.

— Говорю вам, через две недели с ними будет покончено! — веско промолвил Мисирь, как человек, разбирающийся в политике и очень довольный ходом событий.