Ливиу Ребряну - Ион

— Смотри, зять, чтобы не расхворался внучонок! — шепнул ему на ухо недобрый голос, когда они свернули на Большую улицу.

Ион передернулся и спрятал мальчика под суман, словно оберегал его от взгляда Василе Бачу.

Потом, после поминок, он долго советовался с матерью, как быть с ребенком, как им теперь вынянчить его. И чуть поуспокоился, когда Зенобия заверила его, что мальчуган уже не маленький, Ана и так, мол, собиралась отнимать его от груди, он уже все ест, погоди, еще какой молодец вырастет, только бы дал ему бог житья, и оглянуться не успеешь, как большенький будет, пошлешь на выгон пасти скотину.

— Смотри, мать! — сипло сказал Ион. — Смотри за ним хорошенько! Мне сдается, что Петришор хиловат.

— Ах, батюшки, вот чудак-то, нешто не видишь, какой он красненький да крепкий.

— Ладно, ладно… Но если, не дай бог, заболеет и помрет, так и знай, не жить тебе со мной… Мальчонка — это моя жизнь, мать!

— Ну и окаянный же ты, Ионикэ, и шальной, право слово! — возмутилась та.

— Это я тебе только так говорю, чтобы потом разговору не было, что я не говорил тебе… Пуще глазу береги его мне!

— Да что это с тобой, парень? Ты ровно беду накликиваешь, прости меня господи! — перекрестилась Зенобия, подумав про себя, что Ион, верно, крепко любил жену, хоть и не выказывал этого, если так изводится из-за ее мальца.

— Румын, когда он добр по натуре, он вот таков, как мой друг Херделя! — все чаще восклицал Грофшору по мере того, как близился срок рассмотрения апелляции и Херделя становился все сумрачнее и недоверчивее.

Пересмотр дела был назначен на середину апреля в апелляционном суде в Тыргу-Муреше. Херделя считал дни, как школьники перед каникулами, только он с каждым ушедшим днем горевал все сильнее, томимый предчувствием, что ему суждено быть заклейменным и потерять пенсию, ради которой тридцать с лишним лет работал как каторжный. Теперь он уж и надежды не питал, несмотря на громкие заверения Грофшору, ибо в прошлый раз надежда-то и обманула его столь жестоко.

Грофшору изо дня в день твердил ему и клялся, что сам поедет в суд и без полного оправдания не вернется. А за три недели до дня суда, чтобы уж окончательно доказать ему свою любовь и уважение, он выпил с ним на брудершафт в пивной «Рахова», где было в сборе все почтенное общество Армадии, облобызал его и торжествующе воскликнул:

— Теперь ты мой брат, пьянчужка, и если ты еще посмеешь когда усомниться во мне и покажешься с такой плаксивой рожей, тебе не поздоровится, так и знай!

Жест этот был встречен всеобщими рукоплесканьями, а те, кто еще не был на «ты» с Херделей, последовали примеру адвоката, начиная с директора лицея и кончая писцом нотариуса.

В тот день Херделя чувствовал себя поистине счастливым, напился допьяна, так что супруга должна была потом прикладывать ему к голове мокрое полотенце и браниться всю ночь… Но наутро к нему возвратилась прежняя тоска, точно тень, которая покидает тебя, только пока ты в темноте. Он много размышлял об Ионе и его жалобе. Ион занимался своими делами и разбогател… Для Иона жалоба была легкой встряской, из которой выходишь невредимым и еще больше радуешься жизни. Что за беда, если он и отсидит месяц в каталажке?.. Может, он даже и доволен, что представляется случай отдохнуть?.. Тогда как для него самого эта жалоба была тяжким ударом, круто изменившим линию жизни. Такая малость, и так решает судьбу человека, так перевертывает всю жизнь! Маленький камешек опрокидывает огромный воз… Песчинка стронулась с места — рушится целая скала… И, видимо, всегда мелкие и незначительные вещи причиняют тягчайшие потрясения, как будто человек, гордый, уверенный в своих силах, всегда лишь игрушка или даже ничтожнее того в руках таинственного и грозного владыки…

Как раз за несколько дней до решения его участи к Херделе снова явился Ион, пришел сказать о смерти Аны и попросить как-нибудь устроить, чтобы ему дали отбыть наказание в судебной тюрьме Армадии, — не забираться же ему в такую даль, в Бистрицу…

— Сделаю, Ион, как не сделать! — с горечью сказал учитель, грызя ногти, чтобы справиться с раздражением. — Я и раньше немало делал для тебя, и видишь вот, до чего дошел, видишь: старый человек, а выброшен на улицу… Но, конечно, сделаю…

Ион посмотрел ему в глаза, всем своим видом выражая искреннее волнение, как будто слова Хердели затронули в его душе давно умолкшие струны.

— Негодяй я, крестный, — кротко проговорил он. — Злые мы и глупые, вот наша беда… Наказал меня бог, горше некуда. Согрешил я перед вами, сам понимаю… Но доброму бог помогает… Господь вас наградит за мой грех…