Вилли Бредель - Отцы

Накануне рождества Шапер обошел мастерские, заглянул и в цех, где работал Карл Брентен. Ко всеобщему удивлению, он завел разговор о политике.

— Ну-с, господа, — игриво начал он, — ознакомились с рождественской передовицей в вашей газете?

— Да! Конечно! — отозвались голоса со всех сторон.

— И я только что прочел. Гм! Выходит, что вы вот-вот начнете сооружать идеальное государство будущего? А?

— Ведь когда-нибудь должен наступить этот день, — ответил Карл Брентен. — И чем скорее, тем лучше. Даже для вас, господин Шапер.

— Да, вот именно такие выводы напрашиваются. Разрешите задать вам вопрос: с какого конца вы тогда возьметесь за меня?

— За вас? То есть, как?

— Ну, надеюсь, не на виселицу же вы меня вздернете. Допустим, я, говоря на вашем жаргоне, буржуй и эксплуататор, но ведь мы как будто всегда неплохо ладили с вами, не так ли? И ведь не такой уж я, по существу, типичный капиталист, как их обычно изображают. С этим вы не можете не согласиться. Как видите, я не отрастил себе брюха, а без брюха — что за капиталист! И, бог свидетель, никогда не смотрел на вас свысока, никогда не разыгрывал из себя барина. Я всегда считал себя первым рабочим на своем предприятии, вы это прекрасно знаете. Ну, вот я и спрашиваю: что вы сделаете с такого сорта буржуем, когда начнете строить свой социализм? Я частенько задумывался над этим, особенно в последние дни. Отвечайте прямо, без уверток; вы ведь знаете, как я ценю прямоту и откровенность.

Наступило неловкое молчание. Надо сказать, рабочие никогда не задавались таким вопросом. Теперь они впервые задумались над тем, как же они все-таки поступят с хозяином, когда придет пора? «У него уже поджилки затряслись, — ликовал про себя Карл Брентен. — Чует, что недолго ему здесь хозяйничать». Так как все молчали, опять заговорил Карл.

— Да, господин Шапер, — начал он. — Как вы легко можете себе представить, мы этот вопрос не раз обсуждали. Мы своих эксплуататоров знаем: и порядочных и непорядочных. У нашего брата хорошая память. И мы умеем отличать одних от других, мы всех под одну гребенку не стрижем. Не-ет, ни в коем случае. Как только большинство народа окажется на нашей стороне и мы построим наше социалистическое народное государство — ну, что же мы с вами сделаем? Конечно, вы вели себя по отношению к нам в общем вполне сочувственно. Это не забывается. Когда народ возьмет на себя управление этой фабрикой, когда мы ее экспро-при-иру-ем, — он намеренно употребил это слово, — организация, управление предприятием останется прежним, только руководить будем мы. Ну а вы, если честно примиритесь со своим положением, сможете работать на вашем, вернее, на бывшем вашем предприятии. Пожалуй, даже как первый рабочий, то есть как управляющий. Разумеется, под нашим контролем. И, само собой, вашим барышам — конец; будете получать оклад наравне со всеми. Доходы от предприятия пойдут всему народу. Ясно, что вам придется работать на фабрике восемь часов, ровно столько, сколько и нам. С парусным спортом на Альстере такого раздолья, как теперь, не будет. Не-ет, уж не взыщите! Но после работы — пожалуйста, катайтесь на здоровье.

Тут все весело расхохотались, и вместе со всеми — хозяин. Видимо, вполне довольный своей будущей участью, он воскликнул:

— Что же, значит, в государстве будущего нашему брату не так уж плохо придется.

— Напротив, — с ударением сказал Карл Брентен. — Вы тоже ведь будете освобождены.

— Знаю, — подтвердил, смеясь, Рихард Шапер. — От своего имущества и состояния.

Опять дружный смех.

— Ну как, будете голосовать за социал-демократов? — спросил толстяк Антон.

— Посмотрим, посмотрим, господа! Еще есть время подумать. А пока — веселых праздников!

— И вам того же! — крикнули вслед ему.

В цехе царило оживление, все смеялись, говорили, что Брентен ответил отлично. Да, Карл — голова, голова!

— Только ты бы ему еще сказал, — вставил толстяк Антон, с трудом шевеля губами, так как он никогда не расставался с наусниками, — все, мол, зависит от того, как вы поведете себя перед праздником, то есть от наградных.

Снова раздался громкий взрыв смеха.

Но Карл Брентен серьезно, даже торжественно ответил:

— Не-ет, никаких вымогательств! Это было бы ниже нашего достоинства!

С Людвигом Хардекопфом с некоторых пор произошла загадочная перемена: он не брал в рот ни капли спиртного, отказался от курения, хотя и был завзятым курильщиком, купил себе зеленую грубошерстную куртку и каждое воскресенье спозаранку уходил из дому на целый день, — он стал членом общества «Друзья природы». Фрау Хардекопф это превращение тревожило, ее мужа — нисколько. Незадолго до того он обнаружил у сына объемистый том «Естественный образ жизни», где, по его мнению, излагались вполне разумные взгляды. Другая книжка была озаглавлена: «Растительная пища как основа нового мировоззрения». Особенно насмешила старика брошюра «Суд над мясоедением». В то время как один из сыновей, по-видимому, интересовался только танцульками, женщинами и модными песенками, до одури напевал и насвистывал «О Сусанна, жизнь на радость нам дана» или «Мари дружок, милый зверек», — другой часами просиживал над такими книгами, как «С высот вегетарианства», читал об опасности прививок, об ужасах вивисекций, о губительных последствиях употребления алкоголя и никотина, а также о чудодейственных средствах от всех человеческих страданий и невзгод; средства эти были: оздоровительная близость к земле и создание сельских поселков, садоводство и движение «Друзья природы». Да, старого Хардекопфа радовало, что его сын ищет новых путей для улучшения и украшения жизни: в этом не могло быть ничего плохого. Поэтому он отвечал жене: