Вилли Бредель - Отцы

Фрау Хардекопф хотя и полагала, что этой неряхе не мешало бы иногда всыпать, но Виттенбринк ведь изобьет ее до полусмерти.

— Подлая скотина этот Виттенбринк!

Когда Хардекопф запер входную дверь, Паулина, зажигая керосиновую лампу, сказала со злостью:

— Этому животному я давно подсыпала бы крысиного яду в суп.

Было поздно, и все тотчас же улеглись спать. Грохот в соседней квартире прекратился. Раньше, чем улечься рядом с мужем, фрау Хардекопф на кухне три раза постучала в стену. За этой стеной находилась спальня Рюшер. Рюшер немедленно ответила такими же тремя ударами. Своим стуком фрау Хардекопф как бы говорила соседке Рюшер, которая, несомненно, слышала шум из квартиры Виттенбринков: «Не бойся, Рюшер, мы уже дома!»

Спальни Хардекопфов и Виттенбринков были расположены рядом. Хотя эти старые дома строились еще в ту пору, когда кирпич экономить не приходилось, до Хардекопфов достаточно отчетливо доносилась ночная супружеская жизнь соседей, в особенности, когда супруги, как первобытные богатыри, ворочались на своей кровати.

Едва фрау Хардекопф улеглась, как послышались знакомые звуки: «Меня, наверное, обманывает слух, это же немыслимо, — подумала она. — Только что он тузил ее почем зря, а сейчас…» Она прислушалась, потом подтолкнула мужа.

— Иоганн, Иоганн, — зашептала она, — слышишь? Слышишь?

Старый Хардекопф приподнялся и начал вслушиваться.

— Чего там слушать?

— Не слышишь разве, как эти двое милуются?

— А тебе что, Паулина? Предоставь им это удовольствие.

— Стало быть, ты слышишь?

— А то как же! Знакомая музыка!

— Стало быть, этакое бессовестное чудовище!

Спокойствие, уравновешенность, покладистый нрав старого Хардекопфа фрау Паулина приписывала благотворному влиянию сберегательного ферейна «Майский цветок», активным членом которого Иоганн состоял с самого его основания. Но о том, как возник этот ферейн и почему Иоганн стал его членом, она знала очень немного; а все это весьма и весьма поучительно. Молодой крестьянин-француз, которому Хардекопф проткнул грудь штыком, сосед Хардекопфа по госпитальной койке, который все шарил рукой, ища ампутированную ногу, и, главное, четыре коммунара, которых Хардекопф передал в руки версальцев и которых расстреляли тут же на проселочной дороге под Венсенном, потом — собрание в Дюссельдорфе, где выступал Август Бебель, закон о социалистах и, наконец, сберегательный ферейн «Майский цветок» — все это звено за звеном составило единую цепь…

Уже через несколько дней после начала войны, в августе 1870 года раненный в бедро Иоганн Хардекопф, ефрейтор 39-го пехотного полка, 5-й дивизии, 1-го армейского корпуса, лежал в лазарете в Пирмазенсе. Ранен он был в первом же сражении, во время штурма лесистых холмов — так называемых Шпихернских высот.

Лежа в горячке на больничной койке, Хардекопф все пытался вскочить, вскидывал вверх руки и снова с криком ужаса валился на подушки… У-р-р-а!.. У-р-р-р-а!.. Возвращайся здоровым, сынок. Вздуй французов как следует! У-р-р-а! Вот он! У-р-р-а!.. Вот он, красноштанный… Горящие темные глаза… большие, испуганные… Широко открытый рот… он что-то кричит… У-р-р-ра! Ох!.. Француз ударил его штыком… Хардекопф рванул вверх ружье и в страшной ярости всадил штык французу в грудь… Вместе с его тяжело оседавшим телом Хардекопф рухнул на землю и… стремительно, неудержимо полетел в черный бездонный провал. До него донесся мягкий, приятный голос:

— Ну, ну, ведь все обошлось… Все хорошо!

Хардекопф облегченно вздохнул.

— А-а-а-а!.. — раздается пронзительный крик.

Сестра убегает, Хардекопф со страшным усилием приподымается… Кто это кричал?.. Опять этот француз… Его глаза… Этот рот… Ох, бедро! Он протягивает вперед руки, роняет их на одеяло и снова камнем летит в бездну…

Когда Хардекопф приходил в себя, он смотрел на своего соседа по койке, которому гранатой оторвало ногу под Саарбрюккеном. Голова на тонкой длинной шее выступала из белых подушек. Лицо несчастного, исхудалое и желтое, как воск, всегда было обращено к выбеленному известью потолку. Он лежал на своей койке, застывший, без движенья; только левая рука его беспокойно ощупывала одеяло. Он не разговаривал, не отвечал на вопросы Хардекопфа и лишь время от времени мучительно стонал.