Вилли Бредель - Отцы

— Сколько?

— Я думал так… марок пятьдесят?

— Хорошо, согласен. Скажите Раттигу, чтоб он выдал вам. Погашать по пять марок еженедельно. Идет?

— Да, конечно. Еще раз большое спасибо.

Как и на всех сигарных фабриках, у Шапера в каждом цехе за длинным столом сидело по пятнадцать человек. У каждого рабочего было свое определенное место, и перед каждым лежала горка табака, нарезанный полосками листовой табак для обертки, миска с клейстером, нож и катальная доска. Если в цехе царил дух товарищества, работалось хорошо. Рабочие близко знали друг друга, каждый принимал участие в радостях и горестях своих товарищей, а перед хозяином все держались сомкнутым строем. Каждый цех выбирал у себя старосту. На него возлагались самые разнообразные обязанности. Староста следил за тем, чтобы кладовщик не задерживал выдачу табака, чтобы обертка, клейстер и все прочее всегда были на месте, а в конце дня он заносил в книгу выработку рабочих, так как оплата была сдельной.

Каждый цех имел своего чтеца. Обычно в этой роли попеременно выступали рабочие, умевшие хорошо и внятно читать вслух. Чтецу выписывался средний дневной заработок. Выходило так, что за него работали все остальные.

Книги для чтения выбирались по общему согласию. Если в цехе преобладал интерес к политике, каждое утро прочитывалось наиболее важное и интересное из «Гамбургского эха», ежедневной социал-демократической газеты, и из буржуазной «Генераль-Анцайгер». После газет читались политические книги или статьи. Наибольший интерес вызывали отчеты заседаний рейхстага и бюргершафта, речи, последние новости и прочее. Там, где интерес к политике был слабее, после газет читали главным образом беллетристику: стихи и новеллы Лилиенкрона и Отто Эрнста, порой и пьесы Герхардта Гауптмана или Макса Гальбе, если они в это время шли на сцене гамбургских театров.

В цехе, где работал Брентен, преобладала политическая нотка; все его товарищи были членами социал-демократической партии; именно здесь Карл Брентен и стал социал-демократом. Сегодня, естественно, политическая литература была забыта: чествовали молодого отца. Когда было выпито поставленное хозяином угощение, Брентен, у которого в кармане лежало пятьдесят марок аванса, не поскупился и послал за повторной порцией пива. Из соседних цехов тоже явились с поздравлениями; никого не приходилось долго упрашивать спрыснуть радостное событие. Прибежали и коробочницы поздравить молодого отца.

Маленькая Фрида, их бывшая товарка, была общей любимицей. Она краснела и смущалась, когда рабочие отпускали при ней какую-нибудь двусмысленную шутку, а мужчинам это очень нравилось. Когда же стали замечать, что Брентен на нее заглядывается, пошли разговоры, намеки. Один говорил: «У тебя есть шансы, Карл!»; другой: «Послушай, Карл, нельзя же так робеть!» Вскоре все решили, что между Карлом и Фридой «что-то есть». Но на самом деле между ними ничего не было. Их тянуло друг к другу, при встрече они краснели и смущались до сердцебиения. Карл много раз хотел пригласить Фриду провести с ним вечер, но никак не решался. Слов нет, она ему нравилась, и день ото дня все больше. И вот Брентен, незаметно для самого себя, оказался обрученным, а затем и женатым. Как-то он встретился с Фридой в коридоре у штабелей готовых коробок, взял ее за руку, заговорил с ней и пригласил в театр. Коробочница Хенни Рейтер, случайно подслушавшая их разговор, вмиг передала интересную новость в цех Брентена, и товарищи его тут же стали приставать к нему, требуя отпраздновать обручение, другими словами — Брентену пришлось послать за пивом. Не успел Карл опомниться, как он оказался обрученным. Через полгода молодые люди поженились, и в мастерской распили еще жбан пива. Все это походило на какую-то веселую игру. Ну, а теперь Брентен, на двадцать первом году жизни, стал отцом, а восемнадцатилетняя Фрида — матерью.

Шуткам сегодня не было конца. Порой в ответ на не совсем пристойный намек мастерскую оглашал дружный хохот. Не раз коробочницы, под веселое улюлюканье мужчин, выбегали в коридор. Дело дошло до того, что в цехе собственной персоной явился «гад». Он снял пенсне и укоризненно сказал:

— Я вас прекрасно понимаю, уважаемые. Даже сочувствую. Однако все хорошо в меру, не так ли?

И хотя все снова принялись за работу, Карл Брентен продолжал оставаться в центре внимания и был немало польщен этим обстоятельством. Он уже не ощущал свое отцовство как тяжкий крест, каким оно сначала показалось ему.