Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Хотя меня покоробил стиль монаха, смелость предприятия пришлась мне по вкусу. Я располагал свидетельствами глупости Лоренцо, но мне казалось вполне естественным, что, войдя к ним на чердак, он сам развернет халат, чтобы они могли лучше рассмотреть его, ведь их камера была достаточно темной: эспонтон тут же выпадет на пол. Однако я написал монаху, что принимаю его план и теперь он должен попросить меня через Лоренцо показать ему халат. Назавтра тот обратился ко мне с просьбой извинить любопытство человека, который посылает мне книги, поскольку он желает взглянуть на мой халат, подбитый мехом. Я незамедлительно вручил его Лоренцо, тщательно свернув, и попросил как можно скорее вернуть; надеюсь, читатель не подумает, что я был настолько глуп, чтобы вложить внутрь пику. Через две минуты Лоренцо с благодарностью отдал мне халат. Я тут же сделал заказ принести мне в день святого Михаила три фунта макарон в котле с кипящей водой на большой жаровне. Я сказал, что сам желаю заправить два блюда, одно — самое большое, какое найдется у него дома, я хотел послать в благодарность тем достойнейшим господам, которые дают мне для чтения свои книги, а другое — средних размеров, я оставлю себе. Я сказал, что сам хотел бы растопить масло и добавить сыр-пармезан, который он должен принести мне в натертом виде. Я решил спрятать пику за переплет Библии, а сверху поставить большое блюдо с макаронами, они будут обильно политы растопленным маслом, чрезмерное количество которого должно отвлечь внимание Лоренцо: он поостережется отвести свой взор от блюда и не обратит внимания на концы пики, торчащие из переплета Библии. Блюдо следовало наполнить до краев, тогда он будет бояться, что прольет масло на книгу.

На следующий день, после того как я послал халат, я очень веселился. Взволнованный и дрожащий от страха отец Бальби написал, что Лоренцо зашел к ним на чердак, держа в руках развернутый халат, и хотя он не подал виду, что ему что-то известно, он наверняка нашел пику и припрятал ее. Он сказал, что в отчаянии, ибо это непоправимое несчастье произошло по его вине; он даже обвинял меня в том, что я не продумал этот план, прежде чем исполнить его. Я написал ему тем же утром, что в халате ничего не было спрятано и послал я его только для того, чтобы он понял, что может доверять мне и знать на будущее, что имеет дело со здравомыслящим человеком. Одновременно я изложил ему свой план, назначенный к исполнению на день святого Михаила, и попросил проявить особую ловкость в тот момент, когда он будет брать из рук Лоренцо блюдо, поставленное на книгу, ибо эта передача из рук в руки и станет для нас самым опасным действием, потому что именно в этот момент и может быть обнаружен злосчастный инструмент. Я посоветовал ему не бросать нетерпеливых взглядов на края книги, поскольку вполне естественным образом взгляд Лоренцо проследует в том же направлении, он увидит торчащие концы пики, и тогда все будет кончено.

Накануне этого счастливого дня я завернул эспонтон в бумагу и засунул поглубже за корешок книги; и вместо того, чтобы он выступал на два дюйма с одной стороны, я сделал так, чтобы он одинаково выступал с обеих сторон — на один дюйм справа и на один слева. Было бы странным, если бы Лоренцо смотрел на один край книги более пристально, чем на другой, и, разместив эспонтон таким образом, я счел, что сократил опасность ровно наполовину.

Лоренцо появился рано утром с огромным котлом, в котором кипели макароны; сначала я поместил масло на жаровню, чтобы растопить его, а потом посыпал макароны сыром; я вооружился шумовкой и начал наполнять блюда макаронами, обильно поливая их маслом и посыпая сыром каждую новую порцию, и остановился, только когда большое блюдо, предназначенное монаху, было заполнено доверху. Макароны плавали в масле; еще немного, и оно перелилось бы через край. Диаметр этого блюда почти вдвое превышал размер Библии. Я взял блюдо и поставил его на фолиант, который лежал возле двери камеры, а затем поднял все вместе на вытянутых руках так, что переплет был обращен к Лоренцо, и попросил его тоже вытянуть руки. Я осторожно поставил на них книгу с блюдом, стараясь, чтобы не перелилось масло. Передавая ему этот ценный груз, я неотрывно смотрел ему в глаза и, к большой своей радости, убедился в том, что он не отводит взгляда от масла, опасаясь, что оно разольется. Он принял ношу из моих рук, сетуя, что я положил слишком много макарон на блюдо, при этом не отрывая от них глаз и повторяя, что если масло разольется на книгу, то это произойдет не по его вине. Как только я увидел, что он взял Библию, я уже не сомневался в успехе, поскольку, когда фолиант находился у меня в руках, концы пики были укрыты от моего взгляда на ширину книги и практически стали не видны ему, когда Библия перешла в его руки. Они были расположены на уровне его плеч, и ему незачем было поворачивать голову или смотреть на один или другой конец выступавшего орудия; они никоим образом не должны были интересовать его, к тому же ему пришлось бы приложить для этого определенные усилия, а единственное, на чем он должен был сосредоточиться, так это стараться как можно ровнее держать блюдо. Он ушел, а я провожал его глазами, пока он не спустился по ступенькам, чтобы попасть в камеру монаха. Через мгновение я услышал, как кто-то трижды высморкался: это был сигнал, что груз доставлен. Тогда я положил макароны себе на блюдо, а Лоренцо вернулся, чтобы уверить меня, что на Библию не пролилось ни капли масла.