Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Одним прекрасным утром в конце месяца увели моего милого компаньона. Его приговорили к заключению в застенках, именуемых «Четверкой», которые расположены в здании, принадлежащем государственным инквизиторам. Находящиеся там узники имеют право в случае надобности вызывать стражников. В камерах темно, но разрешено пользоваться лампой; поскольку там все из мрамора, то не опасаются пожара. Уже гораздо позднее я узнал, что бедного мальчика продержали там пять лет, а потом отправили в Цериго, древнюю Цитеру; этот остров — самое удаленное из владений Большого совета — принадлежит Венецианской республике и находится на дальней оконечности архипелага. Туда отправляют доживать свои дни всех тех, кого обвинили в распутстве и кто не принадлежит к сословию, требующему уважительного обращения. Согласно мифологии, этот остров — родина Венеры, и непонятно, почему из всех мест, где бывала богиня, именно это венецианцы избрали местом ссылки: неужели чтобы опорочить ее? А ведь наши предки, поклонявшиеся ей, приезжали на эту землю, чтобы почтить богиню и предаться всевозможным утехам. Я обогнул мыс этого острова в 1743 году на пути в Константинополь и, высадившись на берег, увидел там нищету; однако воздух напоен изысканными ароматами цветов и трав, лучше климата не сыскать, мускат не хуже кипрского, все женщины, как на подбор, — красавицы, а все жители любвеобильны до последнего вздоха. Республика присылает туда каждые два года какого-нибудь аристократа на должность проведитора, который, пользуясь верховной властью, осуществляет свои полномочия. Мне так и не удалось узнать, умер ли там этот мальчик. Он составлял мне приятную компанию, что я осознал, только оставшись в одиночестве, и снова впал в тоску.

За мной сохранилась привилегия прогуливаться по чердаку в течение получаса. Я тщательно обследовал все, что там имелось, и обнаружил сундук, полный бумаги хорошего качества, папок, незаточенных гусиных перьев и мотков бечевки. Второй сундук был заперт. Мое внимание также привлек кусок черного отшлифованного мрамора длиной шесть и шириной три дюйма. Я взял его, сам не зная для чего, и спрятал в камере под рубашками.

Спустя неделю после того, как увели мальчика, Лоренцо сказал, что, похоже, у меня будет новый сосед по камере. Этот тюремщик, который по натуре был весьма болтлив, уже начал терять терпение из-за того, что я не задавал ему никаких вопросов. По долгу службы ему подобало молчать, а поскольку он не мог похвалиться передо мной своей сдержанностью (ибо я ни к чему не проявлял любопытства), он вообразил себе, будто я его ни о чем не расспрашиваю, поскольку считаю, что он ни о чем не осведомлен. Это задевало его самолюбие, и, чтобы доказать мне, что я ошибаюсь, он начал выбалтывать то, что знал, не дожидаясь моих вопросов.

Он сказал, что думает, что у меня теперь часто будут появляться новые соседи, поскольку в каждой из шести остальных камер уже сидят по двое заключенных, не годящихся по статусу для пребывания в «Четверке». После долгого молчания, видя, что я не спрашиваю о значении этого статуса, он сообщил, что в «Четверке» содержатся вперемежку люди разного рода, которым вынесен приговор в письменном виде, им самим, правда, неизвестный. Те, кто, как и я, сидит в Пьомби под его надзором, все — персоны высокого статуса, а в чем состоит их преступление, не догадается даже любопытный. «Если бы вы только были знакомы, сударь, со своими собратьями по несчастью! Вы бы удивились, ведь не зря говорят, что вы — человек недюжинного ума; но вы меня простите, вы же знаете, что здесь держат только тех, у кого есть ум… сами понимаете… Вы даете мне по пятьдесят сольдо в день, это немало… патрицию дают три лиры, я-то это знаю наверняка, ведь все проходит через мои руки». Тут он произнес похвальное слово самому себе, состоящее исключительно из отрицаний. Сказал, что он не грубиян и не злодей, не вор, не предатель, не лжец, не пьянчуга, не скупец, в отличие от всех своих предшественников. Он сказал, что, если бы отец отправил его в школу, он бы выучился грамоте и был бы по меньшей мере мессером гранде; кроме того, почтеннейший Андреа Д***, который до сих пор служит государственным инквизитором, очень его уважает, а жена Лоренцо, двадцати четырех лет от роду, собственноручно готовит мне еду. Он мне сказал, что теперь я буду иметь удовольствие видеть в своей камере всех вновь прибывших, но всего по нескольку дней; ведь когда секретарь инквизиторов выудит из них все, что ему нужно узнать, он отправит их по месту назначения — либо в «Четверку», либо в какую-нибудь крепость, а если они чужестранцы, он распорядится, чтобы их сопроводили туда, куда им назначена ссылка. «Милосердие трибунала, мой дорогой сударь, беспримерно, нигде в мире больше не обращаются с преступниками с такой мягкостью и доброжелательностью. Говорят, что трибунал поступает жестоко, потому что запрещает писать и принимать гостей, но это же глупо, вся эта писанина никому не нужна, а гости — пустая трата времени; вы возразите, что вам нечем заняться, но стражники этого бы не сказали».