Фрэнк Норрис - Спрут

Пока он возился с верхом коляски, заливаемый водой, стекавшей с полей шляпы прямо ему на лицо, лошадь, которой не нравилось мокнуть под дождем, забеспокоилась.

— Да тпру ты, проклятая! — крикнул он, захлебываясь от злости. — Ты… Ты… Погоди у меня. Получишь свое! Но-о, ты!

Но тут он осекся. На повороте дороги, труся мелкой рысью, показался Дилани верхом на чалой, и Энникстер, уже сидевший в коляске, оказался лицом к лицу с ним.

— Приветствую вас, мистер Энникстер! — крикнул Дилани, придерживая лошадь. — Мокровато, а?

Энникстер, вдруг побагровев, откинулся на спинку сиденья и заорал:

— Ах, вот ты где!

— Я вон туда ездил, — сказал Дилани, кивнув в сторону железной дороги, — чинил изгородь у Эстакады, а потом решил заодно проехать вдоль всей изгороди в сторону Гвадалахары — взглянуть, нет ли еще где дыр. Однако все как будто в порядке.

— Ах, значит «как будто»? — процедил сквозь зубы Энникстер.

— Вроде бы да, — ответил Дилани, несколько смущенный неприязненным тоном Энникстера. — Я только что заделал дыру у Эстакады и…

— А почему, интересно, ты не заделал ее неделю назад? — яростно закричал Энникстер. — Я искал тебя все утро… да, вот именно, все утро… И кто это разрешил тебе взять чалую? Из-за пролома прошлой ночью овцы разбрелись по всей насыпи, а сегодня утром ко мне явилась с претензиями эта гнида, Берман. — И вдруг заорал: — С чего это я тебя кормлю? С чего держу у себя? Чтоб ты ряшку себе наедал? Да?

— Да что вы, мистер Энникстер… — начал было Дилани.

— Не смей возражать мне! — закричал Энникстер, распаляясь от собственного крика еще больше. — Нечего оправдываться! Сколько раз тебе говорили! Раз пятьдесят я твердил про это.

— Да ведь, сударь, овцы сами проломали изгородь только прошлой ночью! — сказал Дилани, начиная сердиться.

— Сказано тебе — не разговаривать! — крикнул Энникстер.

— Но послушайте…

— Убирайся с ранчо! Убирайся немедленно! И как ты посмел чалую без моего разрешения взять? Мне такие работнички не нужны! Я человек покладистый, Бог тому свидетель, однако никому не позволю своей добротой злоупотреблять бесконечно! Собирай свои манатки и вон отсюда! Ясно тебе? Ступай к десятнику, скажи, что я велел тебя рассчитать, и проваливай! И имей в виду, — закончил он, угрожающе выставляя нижнюю челюсть, — имей в виду, если я увижу после всего этого, что ты возле дома околачиваешься или на ранчо заблудился, я вам, милостивый государь, дорогу пинком в зад укажу! А теперь — прочь с дороги! Мне ехать надо.

От возмущения Дилани лишился слов. Он вонзил шпоры в бока кобылы и в один прыжок разминулся с коляской. Энникстер подобрал вожжи и тронул лошадь, бормоча что-то себе под нос и изредка оборачиваясь, только затем, чтобы посмотреть, как уносится чалая кобыла в сторону усадьбы, как летит грязь из-под ее копыт, а Дилани знай ее погоняет, пригнув голову от дождя.

— Гм! — буркнул Энникстер с некоторым злорадством, понемногу успокаиваясь. — Посмотрим, что ты теперь запоешь.

Скоро Энникстеру пришлось опять вылезти из коляски, чтобы открыть еще одни ворота при выезде на Верхнюю дорогу, неподалеку от Гвадалахары. Эта дорога соединяла город с Боннвилем и шла вдоль железнодорожной линии. По другую сторону путей раскинулись неоглядные пространства бурой, голой земли Лос-Муэртос, под живительными струями дождя на глазах превращавшейся в мягкую, тучную, плодородную почву. Твердые, зачерствевшие на солнце комья размягчились, трещины, жадно чмокая, всасывали влагу. Но панорама была безрадостная; дальний горизонт задернут туманной и зыбкой завесой дождя; безысходно монотонная равнина, где глаз не на чем было остановить, раскинулась под хмурым, низким, без малейшего просвета небом. Телеграфные провода, протянутые от столба к столбу, тихонько гудели, вибрируя под тяжестью великого множества падающих на них капель, непрерывно скатывавшихся вниз с проволоки на проволоку. Сами столбы потемнели, разбухли и лоснились от сырости, а фаянсовые чашечки на поперечинах отражали тусклый, серый свет уходящего дня.

Энникстер уже собрался было тронуться дальше, но тут показался товарный поезд, идущий из Гвадалахары на север, в направлении Боннвиля, Фресно и Сан-Франциско. Поезд был длинный, двигался медленно, с равномерным покашливанием локомотива, с ритмичным постукиванием колес на стыках. На двух-трех хвостовых платформах поезда Энникстер ясно рассмотрел плуги Магнуса Деррика; окрашенные в красный и зеленый цвет, они ворвались единственно ярким пятном в этот серо-бурый пейзаж.