Стивен Крейн - Третья фиалка

На Четэм-сквер у дверей пивных и ночлежек толпились бродяги, унылые и, как всегда, терпеливые; позы их вызывали смутные воспоминания о застигнутых грозой цыплятах. Юноша шел в их направлении и скоро влился в толпу завсегдатаев просторной улицы.

Сквозь туман, мрак и холод ночи двигалась вереница трамваев, блестевших начищенной медью и красным лаком; величественные, несокрушимо мощные и тяжелые, они нарушали тишину громким и пронзительным лязгом звонков. Два потока людей текли по тротуарам, покрытым грязной жижей, в которой башмаки прохожих оставляли похожие на шрамы следы. Поезда надземной железной дороги, громко скрежеща колесами, тормозили на станции, которая возвышалась на гигантским ляжках-столбах, отдаленно напоминая огромного краба, нависающего над улицей. Раздавалось частое, тяжелое дыхание паровозов, улочки, казалось, были прикрыты фиолетово-черным занавесом, на котором виднелись подобные вышитым цветам тусклые блестки фонарей.

Пивная на углу призывно разинула пасть. Объявление над входом гласило: «Горячий суп сегодня бесплатно!» Двери поворачивались то наружу, то внутрь, словно жадные губы, сыто чмокавшие каждый раз, когда заведение заглатывало очередного посетителя. Пивнушка пожирала людей с поразительным, неутолимым аппетитом, встречая их какой-то неописуемой усмешкой, когда они стекались к ней со всех сторон, подобно жертвам некоего языческого ритуала.

Привлеченный заманчивым объявлением, юноша позволил проглотить и себя. Бармен поставил перед ним кружку весьма подозрительно выглядевшего пива. Кружка высилась на стойке, как монумент; шапка пены взметнулась чуть ли не до уровня его шляпы.

— Суп вон там, джентны! — приветливо возвестил бармен.

Маленький желтолицый человечек в лохмотьях и юноша одновременно подхватили свои кружки и поспешили к раздаче. Мужчина с сальными, но импозантными бакенбардами бодро черпал жижу из котла, пока не наполнил подставленные будто бы для подаяния плошки горячим супом, в котором плавали мелкие кусочки чего-то, отдаленно напоминавшего куриное мясо. Хлебая суп, юноша с признательностью ощутил тепло этой бурды и бросил сияющий взгляд на человека с бакенбардами, который распоряжался за стойкой, подобно священнослужителю у алтаря.

— Хотите добавки, джентны? — спросил у них бармен, когда они быстро расправились с супом.

Маленький желтолицый человечек моментально подставил свою плошку, а юноша, покачав головой, пошел к выходу, следуя за каким-то бродягой, чьи живописные лохмотья убедительно свидетельствовали о близком знакомстве с дешевыми ночлежками.

Когда они вышли на улицу, юноша спросил у оборванца:

— Скажи-ка, где тут можно задешево устроиться переночевать?

Тот на минуту задумался, глядя по сторонам, потом кивнул куда-то в глубь квартала.

— Я ночую там, — сказал он, — когда хватает денег.

— А сколько надо?

— Десять центов.

Юноша грустно покачал головой:

— Слишком дорого для меня.

В этот момент к ним подошел, покачиваясь, странного вида человек. Голова его представляла собой ком нечесаных волос, переходящих в бакенбарды; из-под кома с виноватым видом выглядывали глаза. Приглядевшись, можно было заметить хищно очерченные губы; казалось, что рот его только что сомкнулся, ухватив беспомощную добычу. Он был похож на убийцу, что совершает преступления, особо не задумываясь над тем, что творит.

Сейчас, однако, его голос был льстив, как у беспомощного щенка. Заискивающе взглянув на них, он затянул незатейливую мелодию нищеты:

— Послушайте, джентны, не могли бы вы дать бедному горемыке пару центов на ночлег? Пять я уже добыл, еще пара центов — и я получу койку. Серьезно, джентны, выручите меня, одолжите всего лишь два цента на ночлег. Представьте, каково приходится джентну, которому не повезло в жизни, как мне…

Оборванец, невозмутимо взирая на поезд, с грохотом летевший над головой, беззлобно прервал его:

— Иди к дьяволу.

Однако юноша с удивлением спросил у этого убийцы-попрошайки:

— Ты что, спятил? Цеплялся бы лучше к тем, у кого есть деньги.

Мужчина, покачиваясь на подгибающихся ногах и временами отстраняя от своего лица какие-то воображаемые помехи, принялся путано объяснять психологические аспекты ситуации. Они оказались столь глубокими, что были попросту непонятны.

Когда он исчерпал запас своего красноречия, юноша сказал:

— Дай-ка взглянуть на эти твои пять центов.

В ответ на такое недоверие на лице убийцы появилось выражение пьяной скорби. С видом человека, оскорбленного в лучших чувствах, он стал рыться в своих лохмотьях; красные руки его дрожали. Наконец он заявил с невыразимой печалью, как будто его предали: