Алексис Киви - Семеро братьев

Ж е н а. Что ты здесь сидишь? Идем в избу. Зачем же тебе, божье создание, корчиться тут на морозе? Идем в избу, Тимо!

Т и м о. А вы кто такая, собственно?

Ж е н а. Господи помилуй! Неужто ты до того дошел, что и меня не узнаешь? О-ох! Вот так-то, вот так-то и опутывает дьявол бедного человека. О-ох!

Т и м о. Чего вы тут плачете? Кто вы такая, собственно?

Ж е н а. Боже ты мой! Ой-ой-ой! Тимо, Тимо!

Т и м о. А?

Ж е н а. Ты больше не узнаешь меня? Ведь я Улла, твоя жена!

Т и м о. Вот как! И в самом деле.

Ж е н а. Идем в избу, и не валяйся тут на холодном сеновале. Ох ты, горемыка!

Т и м о. Стало быть, хозяин уж и на сеновале поспал! Ну, не реви да не болтай глупостей. Мне тут и горя было мало.

С л у ж а н к а. Вот окаянные, даже поспать бедной служанке не дадут! Шарь тут по углам да ищи его, пьяную свинью.

Ж е н а. Идем же! Давай сюда руку и спускайся вниз.

С л у ж а н к а. Еще за руку его веди. Взяла бы я тебя за ноги — полетел бы, что мякина на ветру.

Т и м о. Чего это Таава там кипятится? Замолчи, девка, ведь беды-то у нас ни на горошину.

С л у ж а н к а. Я б тебя живо засыпала горошинами, будь я черным бараном, — не пожалела бы для тебя.

Ж е н а. Перестань сейчас же да подержи фонарь. А ты чего не вылезаешь?

Т и м о. Да я иду, иду потихонечку. Ступайте в избу.

Они пришли в избу, впереди хозяйка с работницей, за ними Тимо. Работница тут же отправилась спать и долго сердито ворчала. А хозяйка быстро собрала мужу ужин: поставила на стол хлеб, масло, крошеную говядину и большие картофелины. Тимо с аппетитом принялся за еду. Жена сидела на другом конце стола и с сокрушенным видом, со слезами на глазах, глядела на мужа.

Ж е н а. Послушай-ка: чего тебе дома не сидится, чудаку? Сам знаешь, какая я упрямая, — в точности, как бродячая Кайса. Опять ведь оттаскала тебя за волосы. И отчего это ногти чешутся, сама понять не могу. Опять ведь оттаскала тебя!

Т и м о. Да, брат, оттаскала. Ну, чего хнычешь по пустякам? А жаркая была трепка, здорово ты меня поколотила! Хи-хи-хи! Вот ведь, черт возьми! Поди-ка нацеди квасу.

Ж е н а. А ты не шляйся по деревням да кабакам день и ночь. Разве это порядок?

Т и м о. Бывает и такое раз в году, бывает, ничего не скажешь.

Ж е н а. Где это ты опять бражничал да с кем? А ну-ка, скажи! С каким прощелыгой?

Т и м о. Были приятели, были.

Ж е н а. Где и с кем ты кутил? Говори сейчас же!

Т и м о. Ха, с Аапели Карккулой и Кюэсти Таммисто, на чердаке у него.

Ж е н а. А что пили?

Т и м о. Водку, одну водочку, и ничего дороже того. Где уж нам взять ромы да ликеры!

Ж е н а. Безбожники! Вот пришла бы теперь смерть, и провалился бы ты в ад кромешный без милости и снисхождения.

Т и м о. Да, мало мы думаем о смерти, видит бог, мало. Но с чего это умирать, в лучшие-то годы? Помолчи-ка насчет смерти да нацеди квасу.

Жена нацедила мужу темного пенистого квасу, и он, плотно поужинав, осушил почти целый ковш. Потом оба отправились на покой.

Однако нельзя не рассказать еще об одной стороне характера этой хозяйки. По утрам в воскресенье или в праздник, когда нужно было ехать с мужем к причастию, она, проливая горячие слезы, просила прощения у каждого в доме: может, она хоть чем-то грешна перед ним? И это была трогательная минута в доме Кеккури.

Так случилось и в одно летнее воскресное утро. Хозяйка у всех попросила прощения, начиная с мужа и кончая последним пастушонком, и никогда еще не слышали от нее таких теплых слов и не видели столь искренних слез. Тимо с довольной улыбкой вышел во двор сказать, чтоб поскорее запрягали. Он шел счастливый; ворот его рубахи, поправленный ласковой рукой жены, высоко торчал. И работнику, запрягавшему лошадь, Тимо сказал: «А все-таки наша хозяйка — славная баба, ей-ей, тут ничего не скажешь. Куда бы я, бедный, девался без нее — с малыми-то ребятами? Умри она — и тремя сотнями не окупить этакой беды. Да и четырех будет мало, черт побери! Поверь моему слову, Каапэ». Сообразительный и ловкий Каапэ во всем с ним искренне соглашался, хотя стоило ему только оказаться по другую сторону мерина, и на его лице сразу появлялась лукавая усмешка. Наконец из избы с распухшим от слез лицом вышла хозяйка в новой шуршащей юбке и сверкающем белизной платке; она подошла к двуколке, с серьезным видом взобралась в нее и, смиренно вздыхая, уселась на сиденье. Справа, рядом с нею, с вожжами в руках сел Тимо, красный как полная луна летом, счастливый и улыбающийся, пышущий здоровьем и силой. Он дернул слегка за вожжи, причмокнул губами, и быстрый конь рысцой побежал по дороге к церкви. Скоро они скрылись за тенистой березовой рощей, и на сухой песчаной дороге вилась лишь светлая пыль.