Эжен Сю - Зависть

Анри Давиду, так звали прибывшего, было около тридцати пяти лет.

Он обладал высоким ростом и стройной фигурой; черты его лица, опаленного жаром тропического солнца, резкие и энергичные, были не лишены очарования, которое заключалось, может быть, в печальном выражении; его высокий лоб обрамляла вьющаяся темная шевелюра. Черные живые глаза, над которыми возвышались арки изогнутых бровей, имели взгляд одновременно задумчивый, мягкий и проникновенный.

Давид, возвратившись из далекого путешествия, приехал провести несколько дней у своего лучшего друга, доктора Дюфура. Этим же вечером он должен был отправиться в Нант, где собирался сесть на судно, чтобы отправиться в новое, далекое странствие.

Фредерик, все так же облокотившись на окно, не отрывал глаз от замка Пон-Бриллан.

Сидя в салоне и продолжая чтение, Анри Давид положил книгу на колени, для того, чтобы подумать, поднял голову и впервые заметил юношу, которого он видел в профиль.

Тотчас он вздрогнул. Можно сказать, что дорогое и горестное воспоминание кольнуло снова его сердце при виде Фредерика, так как две слезы блеснули в растроганных глазах Давида. Затем, проведя рукой по Лбу, словно желая прогнать тягостные мысли, он стал рассматривать юношу с бесконечным интересом. Пораженный сначала редкой красотой его лица, он скоро с удивлением заметил на нем горькое и мрачное выражение.

Глаза Фредерика неотрывно смотрели на замок. Давид без труда угадал, к чему прикован этот пристальный взор, и сказал себе:

- Какие горестные мысли пробуждает у этого бледного и красивого юноши вид замка Пон-Бриллан, от которого он не отводит взгляда?

Вдруг внимание Давида было отвлечено звуком фанфар. Этот звук, сначала далекий, все ближе становился к Мэлу.

Через несколько минут бульвар, где находилось уже много любопытных, заполнился толпой, жаждущей восхищаться процессией псовой охоты, которую устроил в честь Св. Губерта молодой маркиз.

Общее ожидание было ненапрасным: трубы гремели все громче, и блестящая кавалькада въехала на Мэл.

Парад открывали четыре копейщика на конях, в парадной ливрее светло-желтого цвета, воротник и обшлага ее были красными, по талии ее расшили серебром.

На голове каждого возвышалась треуголка, за поясом висел охотничий нож. Эти люди трубили в фанфары, возвещая, что охота закончилась удачно.

Затем вели пятьдесят больших гончих английской породы. На шеях у них в честь дня св. Губерта красовались банты из алых и желтых лент - по цвету ливрей хозяина. Ленты немного потрепались и разорвались о колючий кустарник, через который собаки продирались во время охоты.

Шесть пеших лакеев, также в парадных ливреях, обутые в шелковые чулки и башмаки с серебряными пряжками, с охотничьими ножами на перевязи, сопровождали свору и, трубя в трубы, повторяли, точно эхо, фанфары копейщиков.

За ними следовал охотничий фургон, служивший погребальной колесницей великолепному оленю с ветвистыми рогами, распростертому на ложе из листьев и окаймленному длинными развевающимися лентами тоже красного и бледно-желтого цвета.

Позади фургона ехали охотники - одни в красных рединготах, другие в униформе для псовой охоты, подобно молодому маркизу де Пон-Бриллану. Две коляски, в которые были запряжены по четверке превосходных коней, управляемые маленькими кучерами в красных куртках, сопровождали охотников. В одной из них находилась вдовствующая маркиза, а в другой - молодые прелестные женщины в костюмах для верховой езды. На левом плече у них была прикреплена розетка из лент, повторяющих цвета Пон-Бриллана, так как они сопровождали охотников до тех пор, пока олень не был затравлен.

В другой коляске или, скорее, фаэтоне, места занимали не принимавшие в охоте участия женщины и несколько мужчин, которые вследствие своего возраста были только зрителями охоты.

Наконец, держа на поводу запасных лошадей в богатой сбруе, проехали в конце кортежа конюхи.

Изящество этой псовой охоты, породистость собак, богатство ливрей, великолепие упряжи, благородная осанка всадников, красота и элегантность всадников, которые сопровождали охотников, были бы замечены везде, но для зевак маленького городка Пон-Бриллана этот кортеж явился настоящим спектаклем, нечто вроде оперного марша, где ни в чем не было недостатка - ни в музыке, ни в костюмах, ни в торжественности.

В наивном восхищении самые пылкие, а, возможно, самые дальновидные из этих горожан (добрая половина их являлась поставщиками замка) кричали: «Браво, господин маркиз!» и хлопали с восторгом в ладоши.