Эжен Сю - Зависть

На лужайке внутреннего сада, тщательно огороженного, ребенок мог резвиться, будучи еще совсем маленьким. В сенях он играл бы в случае дождя или сильной жары. Зеленые стены, увитые цветами или растениями лиственными, радовали бы глаз ребенка.

Затем, позднее, когда он подрос, то мог под наблюдением матери бегать по газону в тени леса, забавляться, слушая рокот искусственного водопада или глядя, как вздымаются серебристые пузыри, когда вода бежит через раковины, покрывая их пеной. Чистый ручей, глубина которого достигала теперь двух футов, не представлял никакой опасности для ребенка; напротив, в жаркие летние дни он купался в его прохладной воде, которая фильтровалась через мелкий песок.

В этом, как и в других обстоятельствах, как мы увидим позже, проявилось настоящее откровение, руководствуясь которым, молодая мать пришла к мысли преобразить мало-помалу эту грязную, запущенную ферму в прелестный коттедж.

В то время, когда начинается наш рассказ (к концу июня 1845 года), молодая мать жила на этой ферме, так изменившейся за семнадцать лет: кусты на лужайке разрослись в деревья, строения полностью скрывались под чудесным покрывалом из зелени и цветов, тогда как зимой огромные плети плюща обвивали почти целиком стены и покрывали крышу сеней.

В стороне леса все так же меланхолично шумел водопад.

В этот дикий и прелестный уголок выходила застекленная дверь большой комнаты, служившей одновременно салоном молодой матери и комнатой для занятий сыну, которому исполнилось шестнадцать с половиной лет.

Эта комната представляла собой в некотором роде музей (кто-нибудь, пожалуй, улыбнется при этом высокопарном выражении) или, скорее, собрание материнских реликвий.

Итак, скромная мебель из белого дерева хранила на полках за стеклом массу предметов, тщательно сбереженных молодой женщиной, как память о проходивших на ее глазах периодах жизни сына.

Тут все имело определенную дату, начиная с детской погремушки и кончая дубовым венком, полученным юношей на конкурсе в интернате маленького города Пон-Бриллана, куда гордая мать послала своего сына, чтобы испытать его силы.

Тут все имело свое значение: от маленького, наполовину сломанного детского ружья до повязки из белого сатина с золотой бахромой, которую носят так долго неофиты после первого причастия.

Эти реликвии кажутся ребячеством и могут быть смешны, и все же, если подумать, что все эпизоды детской и юношеской жизни ее сына, характеризующиеся предметами, о которых мы говорим, были для этой молодой матери, обожавшей своего ребенка и живущей в полном уединении, важными, трогательными или торжественными, то можно объяснить этот культ прошлого… и понять также мысль, которая заставила ее поставить среди этих реликвий маленькую лампу из белого фарфора, при слабом свете которой молодая мать бодрствовала над своим сыном во время длительной и опасной болезни, от которой его спас опытный и умелый врач, оставшийся в Пон-Бриллане.

Нужно сказать, что часть деревянных панелей комнаты была украшена картинами, заключавшими здесь страницу детского письма, почти неразборчивого, а чуть подальше - три строфы стихотворения, которое в прошлом году юноша пытался сочинить на именины своей матери.

В другом месте висели портретные изображения Андромахи и Ниобы, которым неопытный карандаш нарисовал скорбные рты, так контрастировавшие с неясно очерченными глазами, казалось, взиравшими с гневным изумлением на красивую акварель, выполненную с натуры и представлявшую собой местечко на берегу Луары.

Наконец, и там, и тут, подвешенные на стенах или находящиеся на подставках из черного дерева, виднелись разные фрагменты античных скульптур, сделанные из гипса. Первые книги ребенка были не менее тщательно сохранены его матерью в библиотеке, с превосходным подбором книг по истории, географии, путешествиям и литературе. Пианино и несколько полок с нотами находились недалеко от стола и довершали простую меблировку этой комнаты.

К концу июня 1845 года молодая женщина, о которой мы говорим, и которую мы назовем Мари Бастьен, находилась в этой комнате со своим сыном.

Скоро должно было пробить пять часов вечера. Лучи солнца, хотя и разбивались о жалюзи, опущенные, чтобы преградить им доступ внутрь, все же бросали повсюду веселые блики то на панель комнаты, то на большой букет цветов, недавно срезанных и поставленных в фарфоровую вазу на камине.

Еще можно было видеть в большом хрустальном стакане двенадцать прекрасных роз, полураспустившихся и распространяющих нежный аромат. Эти розы оживляли рабочий стол, заваленный книгами и листами бумаги, за которым сидели по обе стороны мать и сын и казались очень занятыми.