— Этого таланта у меня нет,— ответил Николас.
— Ну, в таком случае ничего не поделаешь,— сказал директор.— А то бы мы могли сделать для афиши большую гравюру, изображающую всю сцену в последнем акте, с насосом и лоханями посредине. Но раз вы не художник, значит ничего не поделаешь.
— Сколько я мог бы получать за все это? — спросил Николас, несколько секунд подумав.— На это можно было бы жить?
— Жить! — воскликнул директор.— Как принц! С вашим жалованьем, с жалованьем вашего друга и вашими писаньями вы могли бы зарабатывать… да, вы могли бы зарабатывать фунт в неделю.
— Вы шутите?
— Нисколько. А если у нас будут хорошие сборы, то почти вдвое больше.
Николас пожал плечами; но впереди он видел буквально нищету, и если бы у него даже хватило силы духа переносить величайшие лишения и тяжкий труд, то стоило ли ему спасать своего беспомощного спутника только ради того, чтобы Смайку выпала такая же суровая доля, от какой он его избавил? Легко считать семьдесят миль пустяком, когда ты находишься в одном городе с человеком, столь жестоко с тобою поступившим и пробудившим у него самые горькие мысли, но теперь это расстояние казалось немалым. Что же будет, если он отправится в плаванье, а за это время умрет его мать или Кэт?
Без долгих размышлений он поспешил заявить, что сделка заключена, и скрепил ее, подав руку мистеру Винсенту Крамльсу.
Глава XXIII
повествует о труппе мистера Винсента Крамльса и о его делах, домашних и театральных [49] В некоторых изданиях (например, так называемое «Fireside Dickens», Chapman and Hall) эта глава называется несколько по-иному: «Глава XXIII повествует о труппе мистера Винсента Крамльса и о его делах, личных и семейных».
Так как у мистера Крамльса стояло в конюшне гостиницы странное четвероногое животное, которое он называл пони, и экипаж неведомого образца, каковой он удостаивал наименования четырехколесного фаэтона, то на следующее утро Николас отправился в путь с большими удобствами, чем ожидал: директор и сам он занимали переднее сиденье, а юные Крамльсы и Смайк ютились в обществе плетеной корзинки, защищенной от сырости прочной клеенкой, в каковой корзинке находились палаши, пистолеты, косички, матросские костюмы и прочие необходимые профессиональные принадлежности упомянутых молодых джентльменов.
В дороге пони действовал не спеша и — быть может, вследствие своего театрального воспитания — то и дело обнаруживал явную наклонность лечь. Впрочем, мистер Винсент Крамльс неплохо удерживал его в стоячем положении, дергая вожжами и пуская в ход кнут, а когда эти средства не достигали цели и животное останавливалось, старший сын Крамльса вылезал и давал ему пинка. Благодаря таким поощрениям пони время от времени соглашался двигаться дальше, и они трусили к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон (как справедливо заметил мистер Крамльс).
— По существу своему он хороший пони,— сказал мистер Крамльс, повернувшись к Николасу.
Он мог быть таким по существу, но уж никак не по виду, ибо шкура у него была самая грубая и безобразная. Поэтому Николас заметил только, что его это не удивляет.
— Много и много турне совершил этот пони,— сказал мистер Крамльс, ловко хлестнув его по глазу в знак старого знакомства.— Он все равно что один из членов нашей труппы. Его мать выступала на сцене.
— Вот как! — отозвался Николас.
— Свыше четырнадцати лет она ела в цирке яблочный пирог,— сообщил директор,— стреляла из пистолета, ложилась спать в ночном чепце — короче говоря, вела весь водевиль. А отец его был танцором.
— Он как-нибудь отличился?
— Не сказал бы,— ответил директор.— Он был довольно вульгарным пони. Дело в том, что поначалу его брали напрокат поденно, и он так до конца и не отвык от старых привычек. Он был хорош в мелодраме, но слишком груб, слишком груб. Когда умерла мать, он перешел на портвейн.
— На портвейн? — воскликнул Николас.
— Распивал портвейн с клоуном,— пояснил директор.— Но он был жаден и однажды вечером разгрыз стеклянную чашу и подавился; таким образом его вульгарность в конце концов привела его к гибели.
Потомок этого злополучного животного по мере выполнения своей дневной работы требовал удвоенного внимания со стороны мистера Крамльса, а потому у джентльмена оставалось мало времени для разговоров. Таким образом, Николас мог на досуге развлекаться собственными мыслями, пока они не подъехали к подъемному мосту в Портсмуте, где мистер Крамльс остановил пони.
Читать дальше