Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Я со временем узнал, что молодые люди, каждое утро вскакивающие на коня перед гостиницей, — сыновья сомнительного типа, хозяина лавки модных товаров, с которым никогда бы не согласился водить знакомство мой отец; но все равно жизнь морского курорта возвышала их в моих глазах, превращая в конные статуи полубогов, и самое большее, на что я смел надеяться, — это что когда-нибудь их взор упадет на меня, несчастного мальчика, который, выйдя из гостиничного ресторана, плелся посидеть на песке. Мне хотелось завоевать симпатию хотя бы авантюриста, короля пустынного острова в Океании, хотя бы чахоточного юноши, о котором мне нравилось воображать, что под наружной дерзостью у него скрывается нежная, ранимая душа, готовая, быть может, осыпать меня одного сокровищами пылкой дружбы. Между прочим, в противоположность тому, что обычно говорится о дорожных знакомствах, если на курортах, куда вы время от времени наезжаете, вас видят в обществе определенных людей, в светской иерархии это возносит вас на головокружительную высоту, и потом, в парижской жизни, вы не только не уклоняетесь от курортных друзей, но лелеете отношения с ними заботливее любых других. Я тревожился о том, какое мнение обо мне сложилось у всех этих важных особ сиюминутного или местного значения; привыкнув ставить себя на место других людей и мысленно воссоздавать их настроение, я приписывал им не то положение в обществе, которое они, например, занимали бы в Париже, в сущности весьма невысокое, а то воображаемое, которое они на самом деле занимали только в Бальбеке, где их не с кем было сравнивать, что придавало им относительное превосходство и даже своеобразное обаяние. Увы, больнее всего меня задевало презрение г-на де Стермариа.

Ведь как только его дочка вошла в ресторан, я заметил и ее бледное до голубизны лицо, и что-то необычное в ее высокой фигуре, какую-то особенную походку, всё то, что не без оснований связывалось у меня с ее наследственностью, аристократическим воспитанием, тем более что я уже знал ее имя — так слушатели, заранее пробежав программку, настраивают свое воображение на нужный лад, чтобы уловить выразительную тему, придуманную гениальным композитором и с блеском изображающую то полыхание огня, то журчание реки, то широкое поле. «Порода» словно проясняла истоки очарования мадемуазель де Стермариа и добавляла ему очевидности, совершенства. Кроме того, благодаря «породе» ее чары казались почти недоступными, а потому более желанными: так высокая цена увеличивает в наших глазах достоинства понравившейся нам вещи. А изысканные соки родословного древа, питавшие это лицо, придавали ему привкус экзотического плода или изысканного вина.

Однако по прихоти случая мы с бабушкой получили возможность мгновенно вознестись во мнении всех обитателей отеля на головокружительную высоту. В тот самый первый день, когда старая дама выходила из своего номера, смущая души всех присутствующих благодаря лакею, шествовавшему впереди, и горничной, бежавшей следом с забытыми книжкой и одеялом, и возбуждая всеобщее любопытство и почтительный трепет, чем явно произвела огромное впечатление на г-на Стермариа, директор наклонился к бабушке и из любезности (так указывают на персидского шаха или на королеву Ранавалуну [171] … или на королеву Ранавалуну … — Ранавалуна III (1861–1917) — последняя королева Имерины, государства, существовавшего на острове Мадагаскар, который Франция колонизировала в 1895 г. безвестному зрителю, который, разумеется, не может иметь никакого отношения к царствующей особе, но ему наверняка будет приятно знать, что он видел ее вблизи) шепнул ей на ухо: «Это маркиза де Вильпаризи!» — в этот самый миг дама заметила бабушку, и лицо ее озарилось радостным изумлением.

Нетрудно догадаться, что я не возликовал бы сильнее, даже если бы внезапно передо мной в облике маленькой старушки появилась могущественнейшая фея: ведь у меня не было ни малейшего средства приблизиться к мадемуазель Стермариа в краю, где я никого не знал. Я имею в виду — никого с практической точки зрения. В эстетическом отношении количество человеческих типов так ограниченно, что, куда бы мы ни пошли, нам обеспечено постоянное удовольствие встречать знакомые лица, даже не отыскивая их, по примеру Сванна, на картинах старых мастеров. В первые же дни мне довелось встретить Леграндена, привратника в доме Сваннов и саму г-жу Сванн, превратившихся, соответственно, в официанта из кафе, в незнакомого прохожего, которого я с тех пор больше никогда не видел, и в спасателя на пляже. Словно какой-то магнит тянет друг к другу определенные типы внешности и характера, не давая им разлучиться, и когда природе вздумается облечь человека в другую плоть, она даже не слишком коверкает эту плоть. Превратившийся в официанта Легранден сохранял телосложение, форму носа и отчасти подбородка; г-жа Сванн в мужском образе и в должности спасателя не рассталась ни с обычным своим выражением лица, ни даже с манерой говорить. Жаль, что в красном своем поясе, поднимая над головой при малейшей зыби на море флажок, означавший запрет на купание — ведь спасатели благоразумны и редко умеют плавать — она могла помочь мне не больше, чем на той фреске из «Жизни Моисея», где Сванн когда-то узнал ее в облике дочери Иофора. А вот г-жа де Вильпаризи была самая настоящая, никакое колдовство не лишило ее могущества; напротив, в ее власти было с помощью колдовства в сто раз увеличить мою силу; благодаря ему я, словно сидя на спине у волшебной птицы, мог в несколько мгновений пересечь бесконечные пространства, отделявшие меня от мадемуазель Стермариа — во всяком случае, в Бальбеке.