Родольф Тёпфер - Наследство

Так развлекаясь, я размышлял о моем приятеле, женатом человеке. Я припоминал его вопрос, его тон, выражение его лица и почти пришел к заключению, что я не так уж виноват, позволив себе неучтивое восклицание. В самом деле, между молодыми супругами и холостяками всегда есть какая-то скрытая неприязнь; во всяком случае между ними не может быть полного и глубокого согласия. Молодые супруги жалеют холостяков, однако их сожаление близко к насмешке. Холостяки восхищаются молодыми супругами, но в их восхищении сквозит ирония. Я говорил себе, что имел основание оборвать их глупую болтовню, и если моя выходка и была немного грубовата, я имел на нее право – право более слабого, так как против меня одного было двое.

«Сударь!

– Чего тебе?

– Ах, сударь!

– Ну что же, говори!

– Звонят на пожар!

– Ну и что же?

– Горят четыре дома, сударь!

– Где?

– В предместье.

– Принеси горячей воды для бритья!

– Вы хотите…

– Я хочу побриться.

– Но вы разве не слышите крик!…

– Слышу.

– И все-таки принести вам горячей воды?

– Ну, конечно, дурачина! По твоему, я должен ходить небритым, потому что где-то пожар?…»

«Как хорошо, что существуют страховые компании – думал я, снимая галстук. – Люди могут, сложа руки, совершенно спокойно смотреть, как горят их жилища. Вместо старых лачуг чудаки получат новые дома. Правда, с этим связаны кое-какие хлопоты, но разве можно сравнить теперешнее положение вещей с тем, что было когда-то? А для страховых компаний хорошо, чтобы не было сильного ветра…» «Ну, где же горячая вода?

– Вот вода!

– Ты, кажется, дрожишь?

– Ах, сударь… горят уже шесть домов… так и пылают. Боятся уже за новый квартал… Недалеко оттуда живет моя мать.

– Но разве ты не знаешь, что со всех сторон примчатся пожарные, и кроме того все эти дома застрахованы?

– Но у моей матушки ничего нет, кроме домашней обстановки. Если бы…

– Я позволил тебе пойти туда? Но ты мне будешь сейчас нужен. Ну, ладно! ступай, потом расскажешь мне, что там творится. На обратном пути купишь мне одеколон».

Я принялся за бритье с тем большим усердием, что хотел испробовать новый улучшенный сорт мыла. Мне показалось, что оно дает обильную мягкую пену, да и запах у него нежный и приятный. Вот только вода была не очень горяча, и я готов был с досады проклинать этот пожар – виновника такой неприятности.

Между тем по всему городу звонили в колокола, с соседних улиц доносились горестные крики; множество людей сбегалось за городскими пожарными ведрами, хранившимися под навесом против моего дома На этот шум я подошел к окну, наслаждаясь тайным волнением, которое обычно порождают такие бурные сцены. Наступила уже ночь, так что я не мог различить фигуры людей, но на небе я увидел красноватое зарево, на котором вырисовывались черные контуры крыш и труб. Отблески зарева падали на высокие стены собора, с верхушки которого до меня долетал тревожный звон колоколов, то оглушительно громкий, то замирающий, смотря по тому, в какую сторону бил церковный «язык» – в мою или в противоположную. «Это велико лепно!» – сказал я себе и снова уселся перед зеркалом, чтобы покончить с бритьем.

Мне пришлось довольно долго повозиться, в особенности потому, что положение мое затруднялось почти зажившим небольшим порезом на подбородке, требовавшим величайшей осторожности. К тому же я время от времени вставал поглядеть на беспрестанно расширявшееся зарево. В воздух уже высоко взлетали снопы огненных искр и легко падали вниз со всем великолепием гигантского фейерверка. «А ведь вблизи это, наверное, очень красивое зрелище, – подумал я, – надо бы посмотреть на него по дороге в Казино!» Я поспешил завершить свой туалет; застегнув плащ и натянув белые лайковые перчатки, я пошел по направлению к предместью. На улицах не было ни души; все лавки были на запоре. Навстречу мне попались только два или три экипажа, отвозившие кое-кого из моих знакомых в Казино.

Скоро я дошел до предместья. Бедствие было ужасно, но панорама – изумительна. Над четырьмя или пятью горящими крышами вились, вздымаясь к небу, вихри дыма и огня. В центре этой мрачной картины, оглашаемой воплями, среди невообразимой суеты, виднелись озаренные ярким, словно праздничным светом набережные, мосты, тысячи мятущихся людей. Жители домов, которым грозила опасность, выбрасывали из окон мебель или же, с трудом пробираясь сквозь толпу, сносили свои наиболее ценные вещи в соседнюю церковь открытую нарочно для этой цели. Мужчины, женщины, дети, вытянувшись в длинные цепи, начиная от самой реки, передавали друг другу ведра с водой, и мерный звук пожарных насосов заглушал временами громкие крики толпы. Окруженные со всех сторон пламенем, мужчины рубили топорами пылающие балки; другие, забравшись на крыши соседних домов, направляли в бушующий костер шумные струи воды, вылетавшие из насосов.