Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

На другой день после того, как в Лаферском лесу разыгрались события, о которых мы только что рассказали, король Франции вышел из ванны около девяти часов утра.

Камердинер сначала завернул его в тонкое шерстяное одеяло, а затем вытер двумя мохнатыми простынями из персидского хлопка, похожими на нежнейшее руно, после чего пришла очередь парикмахера и гардеробщиков, которых сменили парфюмеры и придворные.

Когда наконец придворные удалились, король призвал дворецкого и сказал ему, что у него нынче разыгрался аппетит и поэтому желателен завтрак более основательный, чем его обычный крепкий бульон.

Отрадная весть тотчас же распространилась по всему Лувру, вызвав у всех вполне законную радость, и из кухонных помещений начал уже распространяться запах жаркого, когда Крильон, полковник французских гвардейцев, — читатель, наверное, помнит это имя — вошел к его величеству за приказаниями.

— Право, любезный мой Крильон, — сказал ему король, — можешь нынче утром как угодно заботиться о безопасности моей особы, но, Бога ради, не заставляй меня изображать короля. Я проснулся таким бодрым, таким веселым, мне кажется, что я и унции не вешу и сейчас улечу. Я голоден, Крильон, тебе это понятно, друг мой?

— Тем более понятно, ваше величество, — ответил полковник, — что я и сам очень голоден.

— О, ты, Крильон, всегда голоден, — смеясь, сказал король.

— Не всегда; вы, ваше величество, изволите преувеличивать — всего три раза в день. А вы, сир?

— Я? Раз в год, да и то, когда получаю хорошие известия.

— Значит, сегодня вы получили хорошие известия? Тем лучше, ибо они, сдается мне, приходят все реже и реже.

— Вестей не было, Крильон. Но ты ведь знаешь пословицу?

— Ах да: “Отсутствие вестей — добрая весть”. Я не доверяю пословицам, ваше величество, а уж этой в особенности. Вам ничего не сообщают из Наварры?

— Ничего.

— Ничего?

— Ну, разумеется. Это доказывает, что там спят.

— А из Фландрии?

— Ничего.

— Ничего! Значит, там сражаются. А из Парижа?

— Ничего.

— Значит, там устраивают заговоры.

— Или делают детей, Крильон. Кстати, о детях, Крильон, сдается мне, что у меня родится ребенок.

— У вас, ваше величество? — вскричал до крайности изумленный Крильон.

— Да, королеве приснилось, что она беременна.

— Ну что ж, сир… — начал Крильон.

— Что еще такое?

— Я очень счастлив, что ваше величество ощутили голод так рано утром. Прощайте, сир!

— Ступай, славный мой Крильон, ступай.

— Клянусь честью, — снова начал Крильон, — раз уж ваше величество так голодны, вам бы следовало пригласить меня к завтраку.

— Почему так, Крильон?

— Потому что ходят слухи, будто вы, ваше величество, питаетесь только воздухом нынешнего времени, и от этого худеете, так как воздух-то нездоровый, а я рад был бы говорить повсюду: это сущая клевета, король ест, как все люди.

— Нет, Крильон, напротив, пусть люди остаются при своем мнении. Я краснел бы от стыда, если бы на глазах своих подданных ел, как простой смертный. Пойми же, Крильон, король всегда должен оставаться в ореоле поэтичности и неизменно являть собой величие. Вот, к примеру…

— Я слушаю, ваше величество.

— Ты помнишь царя Александра?

— Какого Александра?

— Древнего — Alexander Magnus. Впрочем, я забыл, что ты не знаешь латыни. Так вот, Александр любил купаться на виду у своих солдат, потому что он был красив, отлично сложен и в меру упитан, так что все сравнивали его с Аполлоном.

— Ого, ваше величество, — заметил Крильон, — но вы-то совершили бы великую ошибку, если бы вздумали подражать ему и купаться на виду у своих солдат. Уж очень вы тощи.

— Славный ты все же парень, Крильон, — заявил Генрих, хлопнув полковника по плечу, — именно прямотой своей хорош — ты мне не льстишь, ты старый друг, не то что мои придворные.

— Это потому, что вы не приглашаете меня завтракать, — отпарировал Крильон, добродушно смеясь, и простился с королем, скорее довольный, чем недовольный, ибо милостивый удар по плечу вполне возместил неприглашение к завтраку.

Как только Крильон ушел, королю подали завтрак.

Королевский повар превзошел самого себя. Суп из куропаток, заправленный протертыми трюфелями и каштанами, сразу привлек внимание короля, уже начавшего трапезу с отменных устриц.

Поэтому обычный крепкий бульон, неизменно помогавший монарху восстанавливать силы, был оставлен без внимания. Тщетно открывал он в золотой миске свои блестящие глазки: эти молящие глаза — по выражению Теофиля — ничего не добились от его величества.