Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Она привстала на одном колене и поцеловала руку, казалось, свесившуюся за край рамы.

— Прости, друг мой, — прибавила она, — что глаза мои сухи; я выплакала все свои слезы на твоей могиле; вот почему их нет на моих глазах, которые ты так любил.

Спустя несколько месяцев я приду к тебе, и ты наконец ответишь мне, дорогая тень, с которой я столько говорила, никогда не получая ответа.

Умолкнув, Диана поднялась с колен так почтительно, словно кончила беседовать с самим Богом, и села на дубовую скамейку перед аналоем.

— Бедный отец! — прошептала она бесстрастным голосом, будто уже не принадлежавшим человеческому существу.

Затем она погрузилась в мрачное раздумье, по-видимому, помогавшее ей забыть о тяжком горе в настоящем и о несчастьях, пережитых в прошлом. Вдруг она встала, выпрямилась и, опершись рукой на спинку кресла, молвила:

— Да, так будет лучше. Реми!

Верный слуга, вероятно, сторожил у двери, так как явился в ту же минуту.

— Я здесь, сударыня, — сказал он.

— Достойный друг мой, брат мой, — начала Диана, — вы, единственный, кто знает меня в этом мире, проститесь со мной.

— Почему, сударыня?

— Потому что нам пришло время расстаться, Реми.

— Расстаться? — воскликнул молодой человек с такой скорбью в голосе, что его собеседница вздрогнула. — Что вы говорите, сударыня!

— Да, Реми. Эта месть, мною задуманная, представлялась мне благородной и чистой, покуда между нею и мной стояло препятствие, покуда я видела ее только на горизонте; все в этом мире величественно и прекрасно только издалека. Теперь, когда исполнение близится, теперь, когда препятствий больше нет, — я не отступаю, Реми, нет; но я не хочу увлечь за собой на путь преступления душу возвышенную и незапятнанную; поэтому, друг мой, вы оставите меня. Вся эта жизнь, проведенная в слезах, зачтется мне как искупление перед Богом и перед вами и, надеюсь, зачтется и вам; таким образом, вы, кто никогда не делал и не сделает зла, можете быть вдвойне уверены, что войдете в Царствие Небесное.

Реми выслушал слова графини де Монсоро с видом мрачным и почти надменным.

— Сударыня, — ответил он, — неужели вы вообразили, что перед вами трясущийся, расслабленный излишествами старец? Мне двадцать шесть лет, я полон сил, лишь по обманчивой видимости иссякших во мне. Если я, труп, вытащенный из могилы, еще живу, то лишь для того, чтобы совершить нечто ужасное, чтобы стать орудием воли Провидения. Так не отделяйте же никогда свой замысел от моего, сударыня, раз эти два мрачных замысла так долго обитали под одной кровлей; куда бы вы ни направлялись — я пойду с вами; что бы вы ни предприняли — я помогу вам; если же, сударыня, несмотря на мои мольбы, вы будете упорствовать в решении прогнать меня…

— О! — прошептала молодая женщина. — Прогнать вас! Какое слово вы произнесли, Реми!

— Если вы будете упорствовать в этом решении, — продолжал Реми, словно она ничего не сказала, — то я знаю, что мне делать, и наши долгие исследования, которые тогда станут бесполезными, завершатся для меня двумя ударами кинжала: один из них поразит сердце известного вам лица, другой — мое собственное.

— Реми! Реми! — вскричала Диана, приближаясь к молодому человеку и повелительно простирая руку над его головой. — Реми, не говорите так! Жизнь того, кому вы угрожаете, не принадлежит вам, она — моя: я достаточно дорогой ценой заплатила за то, чтобы самой отнять ее у него, когда придет час его гибели. Вы знаете, что произошло, Реми, и это не сон, клянусь вам: когда я пришла поклониться уже охладевшему телу того, кто…

Она обернулась к портрету.

— В этот день, говорю я вам, я прильнула устами к отверстой ране — и тогда из глубины ее ко мне воззвал голос, его голос, говоривший: “Отомсти за меня, Диана, отомсти за меня!’’

— Сударыня!..

— Реми, повторяю тебе, это не было марево, это не был порожденный бредом обман чувств; рана заговорила, она говорила со мной, уверяю тебя, я и ныне еще слышу сказанные шепотом слова: “Отомсти за меня, Диана, отомсти за меня!”

Верный слуга опустил голову.

— Стало быть, мщение принадлежит мне, а не вам, — продолжала Диана. — К тому же, ради кого и из-за кого он умер? Ради меня и из-за меня.

— Я должен повиноваться вам, сударыня, — ответил Реми, — потому что я ведь был так же бездыханен, как он; кто велел разыскать меня среди трупов, которыми эта комната была усеяна, и вынести меня отсюда? Вы! Кто исцелил мои раны? Вы! Кто меня скрывал? Вы, вы, иными словами — вторая половина души того, за кого я с такой радостью умер бы; итак — приказывайте, и я буду повиноваться вам, только не велите мне покинуть вас!