Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Сверху донесся голос дамы:

— Что, Реми, это привели лошадей?

— Нет, сударыня, еще не привели, — ответил Реми и, снова обратясь к старику, спросил:

— Что случилось, Граншан?

— Вы не догадываетесь? — спросил верный слуга.

— Увы, догадываюсь; но, ради Бога, не сообщайте ей это печальное известие сразу. Ах, каково ей будет, несчастной!

— Реми, Реми, — позвала дама, — вы, кажется, с кем-то разговариваете?

— Да, сударыня.

— Мне кажется, я узнаю голос.

— Верно, сударыня. Как ее подготовить, Граншан? Вот она.

Дама, сначала спустившаяся с третьего этажа во второй, теперь сошла вниз и появилась в конце коридора, который вел к входной двери.

— Кто здесь? — спросила она. — Никак это Граншан?

— Да, сударыня, это я, — печально ответил старик, обнажая седую голову.

— Граншан — ты! О Боже! Предчувствие не обмануло меня — мой отец умер!

— Да, сударыня, — ответил Граншан, забыв все предупреждения Реми. — Да, Меридор остался без хозяина.

Побледнев и на мгновение застыв на месте дама сохранила, однако, спокойствие и твердость: тяжкий удар не сломил ее.

Видя ее столь покорной судьбе и столь мрачной, Реми подошел к ней и ласково взял ее за руку.

— Как он умер? — спросила дама. — Скажите мне все, друг мой!

— Сударыня, господин барон уже некоторое время не вставал со своего кресла, а неделю назад с ним приключился третий удар. Он в последний раз с большим трудом произнес ваше имя, затем лишился речи и в ночь скончался.

Диана — а это, конечно же, была графиня де Монсоро — знаком поблагодарила старого слугу и, не сказав более ни слова, поднялась в спальню.

— Наконец-то она свободна, — прошептал Реми, еще более мрачный и бледный, чем она. — Идемте, Граншан, идемте!

Спальня дамы помещалась во втором этаже позади кабинета, окнами на улицу, и освещалась только небольшим оконцем, выходившим во двор.

Обставлена эта комната была богато, но от всего в ней веяло мрачностью. На штофных обоях лучшей в те времена аррсской работы были изображены последние эпизоды страстей Христовых. Дубовый резной аналой, перед ним — скамеечка того же дерева, украшенная такой же прекрасной резьбой. Кровать с витыми колоннами, тоже завешанная аррасским штофным пологом, и наконец, брюжский ковер — вот все убранство комнаты.

Нигде ни цветка, ни драгоценностей, ни позолоты; вместо золота и серебра — всюду дерево и темная бронза. В срезанном углу комнаты висел портрет мужчины в раме черного дерева; на него падал весь свет из окна, очевидно, прорубленного для этой цели.

Перед портретом дама опустилась на колени; ее сердце теснила скорбь, но глаза оставались сухими.

На этот безжизненный лик она устремила взор, полный неизъяснимой любви и нежности, словно надеясь, что благородное изображение оживет и откликнется.

Действительно — благородное; самое это определение казалось созданным для него.

Художник изобразил молодого человека лет двадцати восьми — тридцати; он лежал на софе полуодетый, из раны на обнаженной груди сочилась кровь; правая рука, вся изувеченная, свесилась с ложа, но еще сжимала обломок шпаги.

Веки раненого смежались, предвещая этим близкую кончину; бледность и страдание наложили на его лицо тот божественный отпечаток, который появляется лишь в минуту, когда человек оставляет земную жизнь для жизни вечной.

Вместо девиза, вместо всякого пояснения на раме под портретом красными, как кровь, буквами были начертаны слова:

Aut Caesar aut nihil [19] Или Цезарь, или ничто (лат.). .

Дама простерла к портрету руки и заговорила с ним так, как обычно говорят с Богом.

— Я умоляла тебя ждать, — сказала она, — хотя твоя возмущенная душа алкала мести; но ведь мертвые видят все — и ты, любовь моя, видел, что я осталась жить только для того, чтобы не стать отцеубийцей; мне надлежало умереть вместе с тобой, но моя смерть убила бы моего отца.

И еще — ты ведь знаешь, у твоего окровавленного, бездыханного тела я дала священный обет: я поклялась воздать кровью за кровь, смертью за смерть, но тогда кара за мое преступление пала бы на седую голову всеми почитаемого старца, который называл меня своим невинным чадом.

Ты ждал, мой любимый, ты ждал — благодарю тебя! Теперь я свободна; теперь последнее звено, приковывавшее меня к земле, разорвано Господом — да будет он благословен! Ныне — я вся твоя, прочь тайные козни! Я могу действовать в открытую, ибо теперь я никого не оставлю после себя на земле, и я вправе покинуть ее.