Александр Дюма - Дюма. Том 09. Виконт де Бражелон, или Еще десять лет спустя. Части 1,2

— Да, но это любезность Арамиса. Моих лошадей здесь нет, и Арамис предоставил в мое распоряжение свои конюшни.

— Черт возьми! Отличные лошади, хотя и епископские, — заметил д’Артаньян. — Впрочем, ведь Арамис не обыкновенный епископ.

— Святой человек, — гнусаво произнес Портос, возведя глаза к небу.

— Значит, он сильно переменился, ведь мы знали его нечестивцем.

— На него снизошла благодать.

— Великолепно, — сказал д’Артаньян. — Теперь мне еще больше хочется его видеть.

И он пришпорил лошадь, ускорив ее шаг.

— Ого, — сказал Портос, — если мы поедем так, то будем на месте через час, а не через два.

— А далеко это отсюда?

— Четыре с половиной льё.

— Значит, надо ехать быстро.

— Знаете, мой друг, — заметил немного погодя д’Артаньян, — ваша лошадь уже вспотела.

— Да, очень жарко. Видите, показался Ванн?

— Отлично вижу; кажется, очень красивый город.

— А вы никогда не бывали в нем?

— Никогда.

— И не знаете города?

— Нет.

— Так смотрите, — сказал Портос, привставая на стременах, что заставило его лошадь присесть на передние ноги. — Видите вон там залитый солнцем шпиль?

— Вижу.

— Это собор святого Петра. Теперь смотрите: видите в предместье второй крест?

— Вижу.

— Это Сен-Патерн, любимая приходская церковь Арамиса. По преданию, святой Патерн был первым ваннским епископом. Правда, Арамис говорит другое. Но ведь он такой ученый, что, может быть, это только паро… пара…

— Парадокс? — подсказал д’Артаньян.

— Вот именно. Благодарю. Язык плохо слушается меня. Очень жарко.

— Продолжайте, мой друг, — сказал д’Артаньян, — продолжайте свои интересные объяснения. Что это за огромное белое здание, в котором много окон?

— А! Это коллеж иезуитов. Вы попали в самую точку. Видите рядом с коллежем большой дом с башенками прекрасного готического стиля, как говорит этот дурак Жетар? Там живет Арамис.

— Как? Не в епископстве?

— Нет, епископский дом — развалина. Кроме того, он стоит в городе, Арамису же больше нравится предместье. Оттого он больше и любит Сен-Патерн, что эта церковь в пригороде. К тому же в предместье есть фехтовальный зал, площадка для игры в мяч и доминиканский монастырь. Вот он, с колокольней до самого неба. Предместье точно отдельный город: стены, башни, рвы; даже набережная доходит до него, и к ней пристают суда. Если бы наш капер не сидел на восемь футов в воде, мы бы подплыли, распустив паруса, к самым окнам Арамиса.

— Портос, друг мой, — воскликнул д’Артаньян, — вы сущий кладезь премудрости, источник глубоких и остроумных размышлений! Вы меня поражаете.

— Вот мы и приехали, — сказал Портос, с обычной скромностью меняя тему разговора.

"И кстати, — подумал д’Артаньян, — лошадь Арамиса тает на глазах, словно сделана из льда или снега".

Они въехали в предместье, но едва сделали шагов сто, как с изумлением увидели цветы и листья, покрывавшие улицу. На древних ваннских стенах висели старинные, редкие ковры. С железных балконов свешивались белые драпировки, усеянные букетами.

На улицах не было ни души: чувствовалось, что все население собралось где-то в одном месте.

Внезапно, повернув за угол, д’Артаньян и Портос услышали пение. Разряженная по-праздничному толпа виднелась сквозь дым ладана, который синеватыми клубами поднимался к небу; целые тучи розовых лепестков взвивались до окон вторых этажей. Над потоком голов виднелись кресты и хоругви, под сенью которых шли молодые девушки в белых платьях и в венках из васильков.

По обеим сторонам улицы двигалась процессия, шли солдаты гарнизона с букетами в дулах ружей и на концах пик.

Это был крестный ход.

Пока д’Артаньян с Портосом, скрывая свое нетерпение, почтительно смотрели на процессию, к ним приблизился роскошный балдахин. Перед ним шло сто иезуитов и сто доминиканцев, а позади два архидьякона, казначей, исповедник и двенадцать каноников.

Под балдахином взору друзей представилось благородное бледное лицо, обрамленное черными с проседью волосами, с тонкими строго сжатыми губами и узким выдающимся вперед подбородком. Эта гордая голова была увенчана митрой, благодаря которой лицо епископа казалось не только величественным, но и аскетически сосредоточенным.

— Арамис! — невольно вскрикнул мушкетер при виде столь знакомого лица.

Прелат вздрогнул. Казалось, этот голос произвел на него такое же впечатление, как голос Спасителя на воскрешаемого мертвеца. Он медленно поднял глаза и посмотрел туда, откуда раздалось восклицание.