Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 21. Анж Питу 1995.

Однако в эпоху, когда начинается наша история, королевская власть хотя и пошатнулась, но все же не пала так низко, как сегодня; в замке, правда, уже не жил герцог, но он еще и не стал пристанищем для нищих; он был просто-напросто пуст, и под крышей его обитала лишь прислуга, необходимая для поддержания порядка, — прислуга, среди коей главными лицами были привратник, распорядитель игры в мяч и капеллан. Все окна огромного здания, как те, что выходили в парк, так и те, что смотрели на вторую городскую площадь, именуемую, на аристократический манер, замковой, были закрыты, что делало еще более унылой и безлюдной эту площадь; на одном из углов ее стоял домик: о нем читатель, надеюсь, позволит нам сказать несколько слов.

Домик этот был, можно сказать, виден только со спины, но спина, как это случается и у иных людей, являлась самой выразительной его частью. В самом деле, фасад его, обращенный к улице Суасон — одной из главных в городке, — с топорно закругленной сверху и угрюмо запертой восемнадцать часов в сутки дверью, выглядел все же веселым и улыбающимся; а с противоположной стороны царственно раскинулся сад, из-за ограды которого виднелись верхушки вишен, слив и яблонь, а по обеим сторонам калитки, выходящей на площадь, росли две вековые акации, которые каждую весну протягивали ветви через ограду, словно для того, чтобы осыпать все кругом своими душистыми цветами.

Домик этот принадлежал капеллану замка: он не только ведал тамошней церковью, где, несмотря на отсутствие хозяина, каждое воскресенье совершалась месса, но и содержал небольшой пансион, которому, в виде особой милости, были предоставлены две стипендии — в коллеже Плесси и в суасонской семинарии. Излишне говорить, что деньги на эти стипендии давало семейство герцогов Орлеанских (первой из них горожане были обязаны отцу Филиппа Эгалите, второй — сыну регента) и что обе эти стипендии были предметом вожделения родителей и причиной отчаяния детей, вынужденных из-за них писать каждый четверг особые сочинения.

Так вот, однажды в четверг — дело происходило в июле 1789 года — стояла пасмурная погода, с запада надвигалась гроза, и две великолепные акации, о которых мы уже упоминали, начали сбрасывать свой весенний целомудренный наряд и ронять на землю пожелтевшие от первой летней жары листочки; все утро на площади царила тишина, нарушаемая лишь шуршанием этих листьев, которые сталкиваясь друг с другом, кружились по истоптанной мостовой, да чириканьем воробьев, проносившихся над самой землей в погоне за мухами; но вот наконец на высокой аспидного цвета городской колокольне пробило одиннадцать.

В ту же секунду над площадью грянуло «ура», достойное целого полка улан, раздался грохот, похожий на шум горной лавины, мчащейся со скалы на скалу, калитка между двух акаций распахнулась, или, вернее сказать, рухнула и ватага детей высыпала на площадь, где почти сразу разделилась на пять-шесть веселых и шумных стаек; одни начали пускать волчок, другие — прыгать по начерченным белым мелом клеткам, третьи — играть в шары, стараясь забросить их в вырытые на равном расстоянии одна от другой ямки; попадание или промах обозначали для пустившего шар выигрыш или поражение.

В то же самое время, когда школяры-озорники (те немногочисленные соседи, чьи окна выходили на площадь, именовали их скверными мальчишками), которые были, как правило, одеты в продранные на коленях штаны и продранные на локтях куртки, застряли на площади, другие школяры (их звали примерными учениками, и они, по словам окрестных кумушек, составляли радость и гордость родителей) отделились от толпы и — каждый с корзинкой в руке, каждый своей дорогой — медленным шагом, нехотя, разошлись по домам, где их ждал хлеб с маслом или вареньем, призванный заменить игры, от участия в которых они добровольно отказались. Примерные ученики были, как правило, одеты в добротные куртки и почти безукоризненные штаны, что вкупе с их пресловутым благоразумием делало их предметом насмешек и даже ненависти в глазах их хуже одетых и менее послушных товарищей.

Помимо этих двух разрядов школяров — назовем их озорниками и пай-мальчиками, — существовал еще и третий разряд — его мы обозначим именем лентяев: они никогда не покидали школу вместе с товарищами ни для того, чтобы поиграть на замковой площади, ни для того, чтобы вернуться в родительский дом, ибо этих незадачливых школяров вечно оставляли в классе после уроков, иначе говоря, когда их товарищи, закончив переводы с латыни и на латынь, отправлялись играть в волчок или поедать хлеб с вареньем, они, прилипнув к партам, всю перемену корпели над теми переводами, которые не успели закончить во время урока, если, конечно, не были уличены в более серьезных проступках, за что им причиталась высшая кара в виде розог, ферулы или плетки.