Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 26. Белые и синие

— Rara concha in terris [1] Редкая раковина на земле (лат.). , — промолвил он с улыбкой своим нежным голосом.

Евлогий повернулся в его сторону.

— Не хочешь ли ты случайно этим сказать, мальчуган, что я аристократ?

— Я ничего не хочу сказать, гражданин Шнейдер, но я знаю, что ты ученый, и, для того, чтобы ты обратил внимание на меня, бедного юнца, которого ты не соизволил заметить, я решил сказать несколько слов на знакомом тебе языке; в то же время это изречение одного из твоих любимых авторов.

— Право, неплохо сказано.

— Будучи рекомендованным Евлогию в гораздо большей степени, чем гражданину Шнейдеру, я должен стать таким оратором, чтобы оказаться достойным этой рекомендации.

— Кто же тебя послал? — спросил Евлогий, повернув стул таким образом, чтобы смотреть в лицо мальчику.

— Мой отец, вот его письмо.

Евлогий взял письмо и, узнав почерк, воскликнул:

— A-а! Это от старого друга!

Затем он прочел письмо от начала до конца.

— Твой отец, — продолжал он, — наверняка один из тех редких людей нашего времени, что пишут по-латыни безупречнейшим образом.

Протянув мальчику руку, он сказал:

— Хочешь позавтракать со мной?

Шарль окинул стол взглядом и невольной гримасой явно выдал свою неприязнь к столь роскошной и вместе с тем скудной трапезе.

— Ну да, я понимаю, — промолвил Шнейдер со смехом, — твоему юному желудку требуется нечто более существенное, чем анчоусы с маслинами. Приходи к обеду, я обедаю сегодня в тесном кругу, с тремя друзьями. Если бы твой отец был здесь, он стал бы четвертым, но ты его заменишь. Ну что, выпьем по стаканчику пива за здоровье твоего отца?

— О! С радостью! — воскликнул мальчик, хватая стакан и чокаясь с ученым.

Однако, поскольку это была огромная кружка, он смог опорожнить ее лишь до половины.

— Ну, что же ты? — спросил Шнейдер.

— Мы выпьем остаток немного погодя, в честь Республики, — ответил мальчик, — но эта кружка могла бы быть чуть-чуть поменьше, чтобы я мог осушить ее залпом.

Шнейдер посмотрел на него не без дружелюбного интереса.

— Право, ты очень мил, — сказал он.

В этот миг старая служанка принесла немецкие и французские газеты.

— Знаешь ли ты немецкий? — спросил Шнейдер.

— Ни слова.

— Не беда, тебя научат.

— В придачу к греческому?

— В придачу к греческому; так ты стремишься овладеть греческим?

— Я ни о чем другом не мечтаю.

— Попытаемся исполнить твое желание. Держи, вот французский "Монитёр", прочти его, пока я буду читать "Венскую газету".

На миг воцарилась тишина; оба наших героя погрузились в чтение.

— О-о! — вскричал Евлогий и прочел вслух: "В этот час Страсбур, должно быть, уже взят, и сейчас наши победоносные войска, вероятно, находятся на пути в Париж". Они не берут в расчет ни Пишегрю, ни Сен-Жюста, ни меня!

— "Передовые оборонительные сооружения Тулона в наших руках, — принялся читать Шарль в свою очередь, — не пройдет и трех-четырех дней, как мы овладеем всем городом и Республика будет отомщена".

— За какое число твой "Монитёр"? — спросил Евлогий.

— За восьмое, — ответил мальчик.

— О чем там еще говорится?

— "Шестого, во время заседания, Робеспьер зачитал ответ на манифест государств, вступивших в коалицию. Конвент приказал опубликовать этот ответ и перевести его на все языки".

— Что еще? — спросил Шнейдер.

Мальчик продолжал читать:

— "Бийо-Варенн объявил седьмого, что мятежники Вандеи, попытавшись завладеть Анже, были разбиты и вытеснены местным гарнизоном, к которому присоединились жители города".

— Да здравствует Республика! — воскликнул Шнейдер.

— "Госпожа Дюбарри, приговоренная к смертной казни седьмого, была обезглавлена в тот же день вместе со своим любовником, банкиром ван Денивером. Эта старая шлюха совсем потеряла голову еще до того, как палач отрубил ее. Она рыдала, вырывалась и звала на помощь, но народ лишь улюлюкал в ответ, осыпая ее проклятиями. Он не забыл о казнокрадстве, процветавшем по ее вине и по милости ей подобных, а также о том, что именно эти злоупотребления привели к обнищанию государства".

— Бесстыдница!.. — вскричал Шнейдер. — Ей мало было обесчестить трон, она вдобавок обесчестила эшафот!

В эту минуту в комнату вошли два солдата, чьи мундиры, столь привычные для Шнейдера, невольно заставили Шарля содрогнуться.

В самом деле, было от чего испугаться: солдаты были одеты в черное и носили на кивере, под трехцветной кокардой, изображение двух перекрещенных костей; белые галуны на их черных, отороченных каракулем доломанах казались ребрами скелета, и, в довершение всего, на их ножнах красовался голый череп над перекрещенными костями.