— Уберите-ка отсюда сумку, — закричала старуха, сидевшая рядом, когда автобус резко затормозил перед внезапно вынырнувшим грузовиком, и он с ужасом увидел, что сумка, проехав по полу, придавила старухе ноги, а та судорожно пыталась ее оттолкнуть.
— Она мне цыплят передавит, — еще громче завопила старуха, пытаясь спасти коробку из-под туфель, прижатую сумкой к стенке автобуса.
— Простите, сеньора, — оказал он и с быстротой фокусника подтянул сумку к непроизвольно задрожавшим коленям.
— Что у вас там? Кирпичи? — спросила старуха, удостоверившись, что с цыплятами ничего не случилось; некоторые пассажиры, позабыв о внезапной остановке, повернулись к ним.
— Гири… да, гири. Я преподаватель физкультуры и иногда тренируюсь дома, — солгал он, напрягая бицепсы, чтобы его ответ звучал правдоподобно, а женщина в форме милисиано на заднем сиденье устремила на него внимательный взгляд, словно припоминая фотографию, хранившуюся в полицейских архивах, и только крик шофера, переругивавшегося с водителем грузовика, отвлек ее внимание, хотя на душе у него по-прежнему было тревожно.
В этот день его продолжали преследовать неудачи: на перекрестке улиц Сапаты и «Б», почти напротив бывшего девятого отделения полиции, у автобуса прокололась шина на переднем колесе, и он, точно огромный, смертельно раненный, выброшенный на берег кит, одним боком осел на тротуар, пугая прохожих.
— Без паники, граждане, без паники, — кричал шофер, раздавая в дверях пересадочные талоны и при этом жаловался кому-то на плохое качество покрышек, которые прокалываются на ровном месте, а он испуганно вышел на улицу, думая, что теперь придется ждать следующего автобуса, начнется давка, люди будут толкаться, задевать сумку. Тогда он решил выбрать более безопасный способ передвижения — продолжить путь пешком, и зашагал по тихой улице «Б», окаймленной тенистыми фламбоянами, мимо невысоких домов, а вдали в дымке таяло море.
Когда за Пасео спустились первые тени, он свернул с аллеи на Двадцать пятую улицу и, держась поближе к домам, направился к закусочной, нелепо торчавшей, словно прыщ на носу, посреди квартала и с обеих сторон зажатой двумя многоквартирными домами.
Но когда он стал переходить улицу, позади раздался гудок. Он повернул голову и едва успел отскочить в сторону. Сумка упала на мостовую, а из красной открытой машины кто-то обозвал его пьяницей, и машина умчалась прочь. Ошеломленный, он подобрал сумку, и тогда пустынность улицы, отсутствие прохожих, закрытые окна, сумрак, стиравший очертания домов, — все это обожгло его, словно порыв холодного ветра. Дверь закусочной была заперта, и это окончательно встревожило его.
«Закусочная работает до семи», — сказал он себе и посмотрел на часы — была половина седьмого.
Он не спеша двинулся к противоположному тротуару, что-то подозревая, сдерживая возраставший с каждым шагом страх, как вдруг из-за дома выскочил мальчик и побежал к нему навстречу.
— Берегитесь, в закусочной солдаты, — сказал мальчик (ему показалось, что он узнал племянника Матиаса, его большие круглые синие глаза) и тут же добавил: — Идите за мной.
В этот миг из закусочной вышли две женщины-милисиано, одна из них, без сомнения, была та, которая ехала в автобусе.
— Где Матиас? — спросил он и увидел, как женщины в форме, к которым подошел солдат, указали на него и двинулись ему навстречу.
— Бегите, — сказал мальчик; лицо его было длинным и узким, глаза по-кошачьи блестели, — бегите.
И они побежали; за ними слышался все убыстряющийся топот ног. Они свернули на Четвертую улицу, пересохший рот судорожно хватал колючий воздух, сумка била по ногам.
— Стой! — закричал солдат, вскинув пистолет.
Он бросился влево раньше, чем ему показалось, будто чьи-то зубы впились ему в руку, повернулся, наводя револьвер, но тут еще укус, теперь в живот, и он закачался, точно марионетка на веревке, чувствуя, как его словно дернули и швырнули на мостовую, и вдруг все цвета перемешались, мальчик склонился над ним, свесив прядь лазурно-голубых волос, фигура была желтой, а его собственные руки виделись ярко-зелеными, нелепо раскинутыми на мостовой, которая медленно окрашивалась в кроваво-красный цвет.
— Сумка, — прошептал он, и цвета внезапно преобразились, стали тускло-белыми.
— Вставайте, — сказал мальчик, и он с трудом приподнялся, тонкая звенящая боль ныла в голове, и казалось, будто внутри что-то порвалось.
«Это оттого, что я поскользнулся», — подумал он и, словно одурманенный, застыл, глядя на рождественские деревца, мигавшие ему из окон домов глазами-лампочками.
Читать дальше