Мартин Кукучин - Дом под горой

Отвернулась от окна; Антица поспешно собирает разбросанную одежду — со стола, с кушетки, — расставляет стулья; все здесь чужое Катице, непонятное, и спрашивает она себя: да я-то тут зачем? Двоюродная сестра сегодня тоже какая-то странная, чужая. Катице и говорить-то с ней не о чем. Побледнела Антица, увяли розы на ее щеках, вокруг глаз намечаются морщинки. И очи, некогда огневые очи Антицы, утратили чудный блеск. Волосы, которыми она когда-то гордилась, сегодня скорее мешают ей, висят неряшливым пучком на затылке…

— Смотришь, какая я стала! — со смехом воскликнула Антица, приподнимая этот пучок. — Смотри, смотри, милая. Такой и ты станешь, как дети тебя облепят.

Катица заставила себя улыбнуться. Весь облик этой неухоженной женщины, которая в девичестве верховодила молодежью, неприятен ей своей будничностью. «Как может она быть такой, господи! Неужели не подстегивает ее страх, что от нее, такой, муж сбежит…»

Итак, у каждой — свои мысли, свои интересы; и не сходятся эти мысли, напротив — расходятся. От давней дружбы и клочка не осталось; время и перемены в жизни разорвали связи, не оставили ничего общего между родственницами. Удивительно ли, что разговор не вяжется? Не о чем им говорить, и ерзают обе на стульях, мечтая об одном: поскорей бы закончился тягостный визит. А прежде, бывало, болтали целыми днями, и темы не иссякали; сегодня хватятся то за один предмет разговора, то за другой — нет, ничего не получается.

Катица отказалась даже от чашечки черного кофе. Только заставила себя пожевать бисквит, обмакнув его в прошек. Нико Рогач закупил его про запас на случай, если заболеет кто-нибудь из детей.

Когда Катица снова вышла на набережную, тени значительно удлинились. Кое-где уже и ставни открыли — впустить в дом освежающий ветерок. Люди, с опухшими глазами, выбираются из домов, из-под навесов на палубах. Несколько человек уселись на каменных ступенях к причалам, покуривают короткие трубочки, перебирают местные сплетни. Катица спешит мимо, словно за ней гонятся. Заметила — к одному из причалов пришвартован желтый «Мотылек», покачивается в ряду других суденышек. При виде яхты сильнее забилось сердце.

Катица стала подниматься по склону, по которому разбросаны домики и сады Дольчин. Дорога вьется среди оливковых рощ, обнесенных оградами; в миртовых зарослях, как нанятые, трещат цикады, временами из кустов выпархивает птичка и, словно не в силах пробиться сквозь душный вечерний воздух, падает снова в ближайший куст. Воду в проливе словно облило золотом, она пылает под закатным солнцем, переливается, трепещет от прикосновений мистраля, плещет о берег, с которого доносятся веселые голоса купающихся ребятишек.

А Катица чуть не бежит, словно за плечами у нее привидение. Ни за что на свете она не оглянется, не посмотрит по сторонам — как бы не накликать то, чего она так боится. Но вот впереди — она разглядела совершенно явственно — с низенькой ограды поднялась белая фигура в широкополой шляпе. Сильный прыжок — и человек стал перед Катицей. Она не испугалась — она ждала, что где-нибудь встретит того, кто днем и ночью не выходит из головы. И все же — все смешалось, взбурлило в душе, когда он ожег ее взглядом, таким странным и вместе совершенно понятным.

Катица подняла свои глубокие черные глаза; только взглянула — и Нико потрясен твердостью, бесстрашием ее взгляда. Стоит недвижно, пытаясь разобраться в себе: какая-то сила исходит от девушки, свинцом ложится на него; он не в состоянии пошевельнуться, оторваться от ее глаз, которые глядят на него испытующе, недоверчиво, из-под длинных черных ресниц. Только чувствует Нико, — почва уходит у него из-под ног, перед величием ее красоты, перед обаянием всего ее облика улетучивается его решительность, предприимчивость.

— Пришла все-таки! — Он с трудом вытолкнул наконец эти слова, — горло сдавило — и в глазах его появилось выражение благодарности, чуть ли не смирения.

Где он, вчерашний Нико Дубчич, что королем расхаживал на балу, не обращая внимания на страстные взоры девиц? Нет его, перед Катицей не могущественный шьор Нико, перед ней — маленький человек, выпрашивающий милость…

Насколько он умалился, настолько же выросла Катица. Вошла в нее таинственная сила — она чувствует себя уверенно, чувствует себя властительницей над собой и над ним; робость ушла, дрожь отпустила, и пришло сознание, что в ее власти — осчастливить или отвергнуть, возвысить или унизить. Горделивая усмешка тронула губы, глаза засветились торжеством.