Элисео Диего - Дивертисменты

Океан, цвета смерти, нанес по продрогшим скалам удар посильнее, выбросив вверх холодную морось, чуть увлажнившую лицо старика.

«А имя? – спросил, подавшись к нему, юноша. – Наверно, ты помнишь имя твоего друга». – «Нет, – ответил старик, нагнувшись над парапетом, следя за тем, как небо и море мало-помалу превращались в одну сплошную бездну. – Два или три раза мы беседовали с ним во дворах Университета, виделись с ним иногда в антрактах, думаю, что его родители умерли на чужбине, откуда он и вернулся на Остров. Ужасы ноября следующего года перевернули всю мою душу, заслонив опасения, что он может в любой момент вернуться и востребовать рукопись. Я думаю, что он безвестно погиб в этой войне, укрытый своим новым именем, как невидимым флагом, может быть, и в какой-нибудь блистательной атаке, после которой не осталось ни одного живого свидетеля».

Одинокий хриплый крик корабельного гудка раздался по ту сторону мыса, на котором чернел замок. «И ты не запомнил ни строчки?» – спросил юноша, чтобы сказать хоть что-то. «Только атмосферу, только ветер, веявший на тех страницах, – ответил старик, снова передернув плечами. Дрожащим голосом он продекламировал:

Но, разумеется, – безутешным голосом добавил он, – эти стихи, как тебе хорошо известно, принадлежат несчастному Хуану Клементе Сенеа». [31]

И так как еще более сильная волна обдала их пеной, которая теперь скорее походила на иней, они подняли воротники и, оставив позади горестный ропот океана, углубились в ночное умиротворение залитого огнями города.

Со всей терпеливостью своих семи лет, с неподвижностью, почти достойной похвалы, он вынес последние прикосновения, которыми мать пригладила его вихры, и – руки за спиной, каблуки вместе – только приготовился бежать, как она отодвинула его от себя, чтобы полюбоваться на дело своих рук.

«…а главное, не бегай, не лазай на деревья и не смей приближаться к реке», – сказала она, довольная на этот раз результатом своих стараний. Это была одна из наиболее длинных тирад, какие можно вообразить, полная непостижимых советов насчет опасности, которая на ее языке именовалась «стадо», полная наставлений, единственный смысл которых сводился к тому, чтобы лишить коров уважения, которое он именно и хотел им выказать, полная предостережений, которые, если бы он им внял, могли бы лишь послужить глупым свидетельством того, что поле он посетил в качестве туриста. Едва он обрел свободу, как побежал целовать бабушку, хлопотавшую над грязной после завтрака посудой, и, перебежав задний дворик, выбрался наконец на дикую утреннюю волю.

Потом он очутился посреди настоящего мангового леса. В торжественном, задумчивом полумраке чащи еще плавали клочья тумана. Взгляд не далеко проникал за стволы, и когда туман под напором ветра немного отступал, они выплывали, напоминая запахнутых в плащи и внезапно открывающих лица разбойников. Чуть склонив голову на плечо, он остановился между четырьмя гигантами и так постоял, вглядываясь, вслушиваясь. Отец рассказывал, что манго привезли когда-то из Индии, это и объясняло их смугловатую зелень, и, наверно, их кора все еще хранила страх перед когтистыми объятиями тигра. Что с того, что до сих пор из рощ, подобных этой, не доносились звуки его присутствия, – когда услышат, будет поздно! Жертва так и не узнает, что произошло, она даже не увидит его, как сам малыш не видит его сейчас. Вдалеке слева, с дороги, ведущей к погосту, заслышались голоса ватаги ребят из их поселка, которая отправилась на речку удить рыбу. Он сделал два-три непроизвольных шага в их сторону, но вспомнил о своих коротких штанишках. И повернул направо.

Он шел, поглядывая вверх, в надежде увидеть пусть зеленый еще, но достаточно крупный плод, стоящий того, чтобы сбить его камнем; поэтому он и смог с большого расстояния увидеть между радужными клочьями тумана девушку, сидевшую на ветке самого большого дерева. Она была вся в черном, от полуоткрытого ворота блузки до кончиков башмачков, с алым кушаком и в брючках, тесно облегавших ноги, и опиралась спиной на ствол, подогнув изящную ножку и положив на нее руку, в то время как другая нога свисала, беззаботно покачиваясь. Черные прямые волосы еще резче оттеняли ее бледное, тонкое, как у птицы, лицо. Стараясь, подобно хорошим следопытам, не ступить на сухую веточку, Пабло мало-помалу приближался к ней, сам того не желая.