Нагиб Махфуз - Предания нашей улицы

Спустя некоторое время Габалауи снова впал в ярость. Жертвой его на этот раз оказалась женщина, служанка по имени Наргис. Габалауи накричал на нее и выгнал из дома. В тот же день стало известно, что причиной послужил ее слишком округлый живот. Хозяин до тех пор выпытывал у женщины имя виновного, пока она не призналась, что незадолго до своего изгнания Идрис подкараулил ее в темном углу. Покидая дом, Наргис громко рыдала и била себя по щекам. Целый день она в отчаянии бродила по окрестным улицам, пока на нее не наткнулся Идрис, который, не сказав ни доброго, ни худого слова, взял ее к себе — все же от нее была польза.

Однако известно, что горе, сколь бы оно ни было велико, рано или поздно проходит. Поэтому жизнь в Большом доме постепенно вернулась в обычную колею. Так, люди, вынужденные во время землетрясения бежать из своих жилищ, постепенно возвращаются под родимый кров. Ридван, Аббас и Джалиль возобновили свои бдения на крыше, а Адхам — свои беседы со свирелью в саду. Умейма по-прежнему не выходила у него из головы, и мысли о ней согревали его душу. Воспоминание о ее тени, пересекающейся с его тенью, никак не покидало Адхама. Однажды он направился в комнату матери она сидела за вышиванием — и открыл ей свою душу, а рассказ свой заключил словами:

— Это Умейма, матушка, твоя родственница.

Мать улыбнулась слабой улыбкой, говорившей о том, что даже такое радостное известие не может облегчить страданий, причиняемых ей болезнью, и сказала:

— Да, Адхам, она хорошая девушка, и вы подходите друг другу. Дай вам Бог счастья.

Увидев, как щеки сына залились краской радости, мать добавила назидательно:

— Только не балуй ее, сынок, а то тебе же будет худо. Я поговорю с твоим отцом. И, может быть, мне будет дарована радость поглядеть на внучков перед смертью.

Габалауи призвал Адхама к себе и встретил его такой ласковой улыбкой, что юноша подумал: «Ничто не сравнится с суровостью отца, кроме его доброты».

— Ты хочешь жениться, Адхам? — сказал отец. — Как быстро бежит время. В этом доме презирают людей низкого происхождения, но, избрав Умейму, ты выказываешь почтение своей матери. Надеюсь, у тебя будут хорошие дети. Идрис для нас потерян. Аббас и Джалиль бесплодны. У Ридвана сыновья не живут. И все они унаследовали от меня лишь мою гордость. Пусть же этот дом наполнится твоим потомством. Иначе жизнь моя прошла понапрасну.

И была у Адхама свадьба, подобной которой никогда раньше не видывали. До сего дня на нашей улице о ней вспоминают как о сказке. В ту ночь весь дом был освещен огнями, фонари свешивались отовсюду с ветвей деревьев, со стен, и поместье казалось морем света среди мрака пустыни. На крыше дома соорудили шатер для певцов и певиц. Столы были расставлены и в зале, и в саду, и даже за воротами. Свадебное шествие двинулось к дому с другого конца Гамалийи после полуночи; в нем участвовали все, кто любил Габалауи или боялся его, а значит, все жители улицы. Адхам, наряженный в шелковую галабею, с вышитой повязкой на голове, гордо выступал между Аббасом и Джалилем. Ридван возглавлял шествие. Справа и слева несли свечи и цветы. Впереди процессии двигалась большая группа певцов и танцоров. Гремела музыка, ей вторили голоса певцов, слышались приветственные выкрики почитателей Габалауи и Адхама. Вся округа пробудилась и наполнилась шумом и криком. От Гамалийи процессия направилась через аль-Лтуф и Кафр аз-Загари в аль-Мабиду, и на всем пути люди, и даже футуввы, приветствовали ее — кто речами, кто песнями и танцами. В лавочках бесплатно угощали бузой, и даже мальчишки напились допьяна. Хозяева курилен выносили в дар празднующим раскуренные трубки, и воздух был наполнен запахами гашиша и индийского табака.

Внезапно, когда процессия уже приближалась к концу пути, перед нею, словно родившись из тьмы, вырос Идрис. Это случилось на повороте дороги, ведущей в пустыню. Идрис возник, как призрак в свете фонарей. Передние ряды остановились в замешательстве из уст в уста шепотом прокатилось имя Идриса. Его заметили певцы, и страх перехватил их глотки — песни смолкли. Его увидели танцоры, и ноги их одеревенели. Следом смолкли флейты и перестали бить барабаны. Затих смех. Людей охватила растерянность. Многие спрашивали себя, что делать: прояви они миролюбие, это не удержит Идриса от буйства, начни его бить — так ведь он сын Габалауи! А Идрис, размахивая палкой, кричал:

— Чья это свадьба, жалкие трусы?

Ему никто не ответил, но все головы повернулись в сторону Адхама и его братьев. Идрис продолжал: