Уильям Фолкнер - Дикие пальмы

– Возьми это у него и отнеси назад в дом.

– Так ты, значит, говоришь по-английски? – спросил человек в моторке. – Ты почему не уехал, как тебе вчера было сказано?

– Не уехал? – сказал заключенный, И он бросил взгляд, посмотрел на человека в моторке и даже сумел сдержать голос: – У меня нет времени для путешествий. Я занят, – и снова повернулся к женщине, рот его уже открылся, чтобы повторить сказанное, но тут жужжащий, словно доносящийся из сна голос человека из моторки дошел до него, и он повернулся еще раз в страшном и абсолютно невыносимом раздражении и закричал: – Наводнение? Какое еще наводнение? К чертовой матери, оно уже два раза доставало меня чуть не месяц назад! Оно кончилось! Какое еще наводнение? – и тогда (на самом деле он не думал об этом словами, но знал это, почувствовал это мгновенное озарение, понимание своего существа или рока, того, что в его сегодняшней судьбе присутствует какая-то особая повторяемость, что не только почти эмбриональный кризис повторяется с определенной монотонностью, но сами физические обстоятельства следуют по дурацки-однообразной схеме) человек из моторки сказал: «Возьмите его», и он еще несколько минут оставался на ногах, отбиваясь и нанося удары с перехватывающей горло яростью, а потом снова оказался на спине, на жестких неподатливых досках, а четыре человека навалились на него яростной волной жестких костей и жутких ругательств, и завершилось все это тонким сухим злобным щелчком наручников.

– Черт побери, ты что – с ума сошел? – сказал человек из моторки. – Ты что – не понимаешь, что сегодня в полдень эту дамбу взорвут?… Ну-ка, ребята, – сказал он остальным, – сажайте его в лодку. Нужно сматываться отсюда.

– Мне нужны мои кожи и лодка.

– К черту твои кожи, – сказал человек из моторки. – Если они сегодня не взорвут эту дамбу, ты сможешь сколько угодно ловить этих зверьков на ступеньках капитолия в Батон Руж. А кроме этой, тебе не нужно других лодок, так что можешь помолиться о своей.

– Я никуда не поеду без моей лодки, – сказал заключенный. Он сказал это спокойно и с абсолютной решительностью, так спокойно, так решительно, что почти целую минуту никто не отвечал ему, они просто молча смотрели на него, а он лежал полуобнаженный, в пузырях и рубцах, беспомощный, скованный по рукам и ногам, и лежа на спине он предъявил свой ультиматум голосом тихим и спокойным, каким разговаривают с соседом по койке прежде чем отправиться спать. Потом человек из моторки шевельнулся; он спокойно плюнул за борт и сказал так же тихо и спокойно, как й заключенный:

– Ладно. Тащите его лодку. – Они помогли спуститься в моторку женщине, которая несла ребенка и его сверток. Потом они помогли заключенному подняться на ноги и тоже сесть в моторку, цепи на его руках и ногах позвякивали. – Я сниму эти железки, если ты пообещаешь не бузить, – сказал человек. Заключенный ничего на это не ответил.

– Я хочу держать веревку, – сказал он.

– Веревку?

– Да, – сказал заключенный. – Веревку. – И тогда они опустили его на корму и дали ему конец.фалиня, предварительно пропустив его через буксировочную проушину, и отправились в путь. Заключенный не оглянулся назад. Но и вперед он тоже не смотрел, он лежал полураспростертый, его схваченные цепью ноги – перед ним, конец фалиня он держал скованной наручниками рукой. Моторка сделала еще две остановки; когда подернутая дымкой вафля невыносимого солнца снова оказалась прямо над головой, в моторке было уже пятнадцать человек, а потом распростертый и неподвижный заключенный увидел, как плоская выжженная земля начала подниматься и понемногу превратилась в зеленовато-черную массу болота, обросшего бородой и закрученного спиралью, потом и болото в свою очередь кончилось и перед ним распростерлась водная гладь, охваченная неясной голубоватой кромкой береговой линии и резко сверкающая полуденными солнечными бликами, такого большого водного простора он еще не видел, потом шум лодочного мотора оборвался, а корпус лодки продолжал скользить следом за своей опадающей кильватерной волной.

– Ты что делаешь? – спросил главный.

– Полдень, – сказал рулевой. – Я подумал, мы можем услышать взрыв. – И все прислушались, лодка уже не двигалась, а только чуть раскачивалась, разломанные солнечными бликами маленькие волны ударялись о днище, что-то пришептывая, но никакого звука и даже никакой ударной волны не дошло до них под этим яростным подернутым дымкой небом; долгое мгновение исчерпало себя и прошло, время перевалило за полдень.