Эдвард Форстер - Сирена

– Она выходит из моря, не правда ли? – предположил я. – Она сидит на скале у входа в грот и расчесывает волосы.

Мне хотелось вызвать его на разговор, так как меня заинтересовала его внезапная серьезность; к тому же в последних его словах проскользнула ирония, озадачившая меня.

– Вы когда-нибудь видели ее? – спросил он

– Много-много раз.

– А я ни разу.

– Но ты слышал, как она поет под водой?

Он натянул куртку и с раздражением сказал:

– Разве она может петь под водой? Этого никто не может. Она пробует иногда запеть, но ничего не получается, одни пузыри.

– Но она всё-таки забирается на скалу.

– Как она туда заберется?! – закричал он, совсем рассердившись. – Священники благословили воздух – и она не может дышать. Они благословили скалы – и она не может сидеть на них. Но море благословить нельзя, потому что оно слишком большое и всё время меняется. Вот она и живет в море.

Я молчал.

Тогда выражение его лица смягчилось. Он посмотрел на меня, словно хотел что-то сказать, и, подойдя к выходу из грота, стал вглядываться в синеву внешнего мира. Потом, вернувшись в наш полумрак, сказал:

– Обычно только хорошие люди видят Сирену.

Я не проронил ни слова. Наступило молчание, потом он продолжал:

– Странное дело. Даже священники не могут объяснить, отчего так получается. Ведь она плохая, – это каждому ясно. И опасность увидеть ее грозит не только тем, кто постится и ходит к мессе, а вообще всем хорошим людям. В нашей деревне ее не видели ни отцы, ни деды. И я не удивляюсь. Мы крестимся перед тем, как войти в воду, да зря, могли бы и не креститься. Джузеппе мы считали в полной безопасности. Мы его любили, и он любил многих из нас, но Это совсем не то, что быть хорошим.

Я спросил, кто такой Джузеппе.

– Мне тогда было семнадцать лет, а моему брату двадцать; он был гораздо сильнее меня. В тот год в деревню приехали первые туристы, и тогда у нас пошли большие перемены и жить все стали лучше. Приехала одна англичанка, очень знатная, и написала о наших местах книгу; из-за этого образовалась Компания по благоустройству, и теперь они собираются провести фуникулер от вокзала к отелям.

– Не рассказывай сейчас об этом, не надо, – попросил я.

– В тог день мы повезли англичанку и ее друзей смотреть гроты. Когда лодка проплывала под отвесной скалой, я протянул руку – вот так – и поймал маленького краба. Я оторвал ему клешни и отдал иностранцам как диковину. Дамы заохали, но одному из джентльменов краб понравился, и он предложил мне денег. Я не знал, что делать, и не взял деньги. «Я доставил вам удовольствие, – сказал я, – мне больше ничего не надо». Джузеппе – он сидел на веслах позади меня – очень рассердился и со всего размаху ударил меня по лицу и разбил мне губу в кровь. Я хотел дать ему сдачи, но он такой увертливый, – не успел я размахнуться, как он больно стукнул меня по руке, я даже перестал грести. Дамы подняли ужасный шум; потом я узнал, что они сговаривались увезти меня от брата и выучить на лакея. Но, как видите, из этого ничего не вышло.

Когда мы доплыли до грота – не до этого, а до другого, побольше, – тому джентльмену вдруг захотелось, чтобы я или брат нырнули за монетой, и дамы согласились, – они иногда соглашаются. Джузеппе знал уже, что иностранцам очень нравится смотреть, как мы ныряем, и сказал, что прыгнет только за серебряной монетой. Тогда джентльмен бросил в воду монету в две лиры. Перед тем как прыгнуть, брат посмотрел на меня: я прижимал руку кразбитой губе и плакал, так мне было больно. Он засмеялся и сказал: «Ну, сегодня мне ни за что не увидеть Сирену!» – и бросился в воду, даже не перекрестившись. Но он ее увидел.

Тут рассказчик внезапно замолчал и взял предложенную мной сигарету. Я созерцал золотую скалу у входа, струящиеся стены и волшебную воду, в которой беспрестанно подымались кверху пузырьки.

Наконец он стряхнул пепел в мелкую зыбь и, отвернувшись от меня, сказал:

– Он вынырнул без монеты. Мы едва втащили его в лодку: он стал такой тяжелый и большой, что занял всю лодку, и такой мокрый, что мы никак не могли одеть его. Я в жизни не видел такого мокрого человека. Мы с тем джентльменом сели на весла, а Джузеппе накрыли мешковиной и пристроили на корме.

– Так что же, он умер? – тихо спросил я, предполагая, что именно в этом была суть.

– Да нет! – сердито вскричал он. – Говорю вам, он увидел Сирену.

Я умолк.

– Мы уложили его в кровать, хотя он не был болен. Пришел доктор, мы ему заплатили. Пришел священник и окропил его святой водой. Но это не помогло. Уж слишком он распух, стал большой – прямо как морское чудище. Он поцеловал косточки пальцев Святого Биаджо, – и мощи высохли только к вечеру.