Анатоль Франс - Кренкебиль

Могущество правосудия полной мерой выражается в каждом приговоре, который от имени державного народа оглашает судья. Жером Кренкебиль, зеленщик, познал власть и силу закона, когда его за оскорбление представителя властей препроводили в исправительную полицию. Заняв место на скамье подсудимых в мрачном и великолепном зале, он увидел судей, секретарей суда, адвокатов, облаченных в мантии, судебного пристава с цепью на шее, жандармов и, за перегородкой, обнаженные головы молчаливых зрителей. Он увидел, что его собственное место находилось на возвышении, как будто предстать перед судом было для самого обвиняемого некоей мрачной почестью. В глубине зала между двумя членами суда восседал господин Буриш, председатель. На груди у него были прикреплены пальмовые веточки – академический значок. Бюст Республики и распятый Христос вздымались над судилищем, и в их лице над головой Кренкебиля нависали все законы божеские и человеческие. Все это внушило ему истинный ужас. Вовсе не обладая философическим умом, он не задавал себе вопроса, что значат этот бюст и это распятие, и не старался выяснить, согласны ли между собой в зале суда Иисус и Марианна! А это могло бы стать предметом размышлений, поскольку учение о папской власти и каноническое право во многом противоречат Конституции Республики и Гражданскому кодексу. Папские декреталии, как известно, не отменены. Церковь христова, как и прежде, учит, что законна только та власть, которой она пожаловала право быть властью. А Французская Республика пока не собирается признавать власть папы. Кренкебиль мог бы сказать с некоторым основанием:

– Господа судьи, так как президент Лубе не является помазанником, этот Христос, висящий над вашими головами, отвергает вас через посредство вселенских соборов и пап. Он здесь для того, чтобы напомнить вам о правах церкви, его присутствие не имело бы иначе никакого разумного смысла.

На это председатель суда Буриш мог бы ответить:

– Подсудимый Кренкебиль, короли Франции всегда ссорились с панами. Гийом де Ногарэ был отлучен от церкви, но не сложил с себя полномочий из-за такой малости. Христос, находящийся в этом судилище, не есть Христос Григория VII или Бонифация VIII. Это, если угодно, Христос евангельский, который не знал ни единого слова из канонического права и ничего не слышал о священных декреталиях.

Тогда Кренкебилю позволительно было бы ответить:

– Христос евангельский был мятежник. К тому же кару, которой подвергли его самого, все христианские народы в продолжении девятнадцати веков считают тяжкой судебной ошибкой. Вам, господин судья, не удастся от его имени присудить меня и к двум дням тюрьмы.

Но Кренкебиль не предавался никаким размышлениям исторического, политического или социального порядка. Он пребывал в изумлении. Все окружающее внушало ему высокое представление о правосудии. Проникнутый почтением, охваченный испугом, он готов был сам говорить перед судьями о собственной виновности. В Душе он не чувствовал себя преступником, но он понимал, как мало значит душа какого-нибудь зеленщика перед символами закона и вершителями общественного возмездия. К тому же адвокат уже наполовину разубедил его в его невиновности.

Краткое и скорое следствие подтвердило обвинения, тяготевшие над ним.

Жером Кренкебиль, зеленщик, ходил по городу, подталкивая перед собой свою тележку, и выкрикивал: «Капуста, репа, морковь!» А когда у него был лук-порей, он кричал: «Спаржа, спаржа!», потому что порей – это спаржа бедняков. И вот 20 октября в полдень, когда он спускался по улице Монмартр, г-жа Байар вышла из своей башмачной мастерской и подошла к тележке зеленщика. С презрительной миной она взяла пучок порея:

– Не больно-то хорош у вас порей. Сколько за пучок?

– 15 су, хозяйка. Лучше не бывает.

– 15 су за три дрянных луковки?

И с гримасой отвращения она бросила пучок назад в тележку.

Тут-то полицейский № 64 появился и сказал Кренкебилю:

– Проходите.

Пятьдесят лет Кренкебиль ходил с утра до вечера. Приказ показался ему законным, вполне в порядке вещей. Готовый повиноваться, он стал торопить женщину, чтобы та взяла то, что ей нравится.

– Надо же мне сначала выбрать товар, – язвительно ответила башмачница.

И она снова перещупала все пучки порея, наконец взяла тот, который показался ей лучше всех; она прижала его к груди, как святые на иконах прижимают к груди пальмовую ветвь.