Анатоль Франс: Кренкебиль

Этот бедный старый человек признавал себя виновным в том, что таинственным образом оскорбил полицейского № 64, как маленький мальчик, изучая катехизис, признает себя виновным в грехе, совершенным Евой. Приговор доказывал ему, что он кричал: «Смерть коровам!» Значит, он крикнул: «Смерть коровам!» неведомо для самого себя, каким-то непостижимым образом. Он перенесся в мир сверхъестественного. Это был для него Страшный суд.

Как он не мог точно представить своей вины, так не мог он понять и своего наказания. Его осуждение казалось ему высоким, торжественным обрядом, это было нечто ослепительное, чего не понимают, о чем не спорят, чем нельзя хвалиться, на что нельзя жаловаться. Если бы в тот миг он увидел, что председатель суда Буриш, с ореолом вокруг головы, с белыми крыльями спускается через разверзшийся потолок, он нисколько не удивился бы этому новому проявлению величия правосудия.. Он сказал бы себе: «Вот как идет мое дело!»

На следующий день к нему пришел адвокат:

– Ну, дядя, вам тут не очень плохо? Не падайте духом! Две недели пройдут быстро. Вам жаловаться еще не на что.

– Ну, что ж, надо сказать, эти господа очень любезны, очень вежливы; ни одного грубого слова. Вот уж не думал! А солдатик-то надел белые перчатки. Вы видели?

– Если разобраться, то хорошо, что вы признались.

– Пожалуй.

– Кренкебиль, у меня для вас хорошая новость. Один благотворитель, которого я заинтересовал вашей участью, вручил мне для вас пятьдесят франков; они предназначаются для уплаты штрафа, к которому вы присуждены.

– А когда вы мне принесете эти пятьдесят франков?

– Они будут переданы в суд. Об этом не беспокойтесь.

– Ну, все равно. Во всяком случае я очень благодарен этому господину.

И Кренкебиль пробормотал задумчиво:

– Вот какое необычайное дело со мной случилось!

– Не преувеличивайте, Кренкебиль. Такие случаи нередки, совсем нередки.

– Не можете ли вы мне сказать, куда они девали мою тележку?

Выйдя из тюрьмы, Кренкебиль толкал свою тележку по улице Монмартр, крича: «Капуста, репа, морковь!» Он не гордился своим приключением и не стыдился его. В нем не осталось тягостных воспоминаний. Казалось, это было что-то вроде театрального представления, или путешествия, или сна. Он был так рад шагать по грязной мостовой города и видеть над головой дождливое и мутное, как грязная лужа, небо, милое небо своего родного города. Он останавливался на всех углах, чтобы выпить стаканчик, потом, чувствуя себя легко и весело, плевал для смазки на мозолистые ладони, хватался за оглобли и толкал тележку дальше, а воробьи, как он, вставшие рано, и такие же бедняки, как он, искали себе пропитания на мостовой перед ним и вспархивали стайкой, заслышав знакомый крик: «Капуста, репа, морковь!» Подошедшая старушка-хозяйка сказала ему, перебирая сельдерей:

– Что с вами было, папаша Кренкебиль? Вот уже три недели, как вас не видать. Вы были больны? Вы даже побледнели.

– Вот я вам расскажу, госпожа Майош, жилось-то мне отлично…

Ничего не изменилось в его жизни, разве что он стал чаще, чем обычно, заглядывать в кабачок, так как ему казалось, будто пришел праздник и он обзавелся покровителями. В свою каморку он стал возвращаться немного навеселе. Растянувшись на кровати, он натягивал на себя мешки, которые ему одалживал торговец каштанами с ближнего угла, – они ему служили одеялом, – и думал: «На тюрьму нечего жаловаться, там есть все, что тебе нужно. Но дома все-таки лучше».

Его довольство длилось недолго. Он вскоре заметил, что покупательницы посматривают на него косо.

– Вот хороший сельдерей, госпожа Куэнтро!

– Мне ничего не нужно.

– Как это вам ничего не нужно? Не живете же вы одним воздухом?

А г-жа Куэнтро, не отвечая ни слова, гордо удалялась в принадлежавшую ей большую булочную. Лавочницы и привратницы, недавно толпившиеся вокруг его веселой зеленой тележки, теперь отворачивались от него. Дойдя до башмачной мастерской у Ангела-хранителя, места, где начались все его судебные злоключения, он окликнул:

– Госпожа Байар, госпожа Байар, вы мне должны четырнадцать су с того раза.

Но г-жа Байар, восседавшая за конторкой, не удостоила его даже поворотом головы.

Вся улица Монмартр знала, что папаша Кренкебиль вышел из тюрьмы, и вся улица Монмартр не хотела больше его знать. Слух о суде над ним дошел до предместья и до шумного перекрестка улицы Рише. Там, около полудня, он увидел, как г-жа Лора, хорошая, верная его покупательница, наклонилась над тележкой молодого парня – Мартена. Она ощупывала большой кочан капусты. Как золотые нити, блестели на солнце ее волосы, завязанные пышным узлом. А этот мальчишка Мартен, дрянь, сопляк, клялся ей, положа руку на сердце, что лучше товара, чем у него, – не найти. От этого зрелища сердце Кренкебиля чуть не разорвалось. Он наехал своей тележкой на тележку мальчишки Мартена и сказал г-же Лоре жалобным, надтреснутым голосом: