Юзеф Крашевский - Старое предание (Роман из жизни IX века)

Советский читатель с интересом прочитает роман популярного польского писателя, описавшего обычаи, быт и верования древнейших славян, рассказавшего об их вольнолюбивых стремлениях и нарисовавшего картину зарождения государства на заре истории польского народа.

И. К. Горский

Весеннее утро вставало над чёрной стеной лесов, опоясывающих небосклон. Набухшие почки развернулись за последние два-три дня, и в воздухе носился аромат обрызганных росой листьев и молодой травы. Вдоль ручьёв, ещё не вошедших в берега после весеннего паводка, золотились одуванчики, как великолепное шитьё по зеленому ковру. Торжественная тишина предшествовала восходу солнца, только птицы начинали просыпаться в ветвях и беспокойно срывались с ночевья… Уже слышался щебет и призывный свист пернатой рати. Высоко под облаками, описывая круги, реял седой орёл, высматривая на земле добычу. Порой он повисал в воздухе, неподвижно застыв, а потом опять величаво парил… В лесу что-то зашумело — и смолкло… Из чащи выбежало на поляну стадо диких коз… Поведя вокруг чёрными глазами, они шарахнулись назад… Топот заглох вдали — и снова стало тихо. Затрещали ломающиеся ветви с другой стороны, и с шумом выбежал рогатый лось — он поднял голову, втянул храпом воздух, задумался, почесал рогами хребет и медленно повернул обратно в лес… И снова послышался треск ветвей и грузные шаги.

Среди густого лозняка засветились два глаза — то волк с любопытством осматривался по сторонам; позади него, приложив уши, покатил испуганный заяц, несколько раз прыгнул и припал к земле.

Все безмолвствовало, лишь вдалеке зазвучала утренняя музыка лесов… Весенний ветерок коснулся крылом ветвей — и заиграл оркестр… Каждое дерево играло свою мелодию, и ухо обитателя лесов могло различить лепет молоденьких листочков берёзы, робкую дрожь осины, скрип сухих дубов, шум сосен и жалобный шелест елей.

Шёл ветер, ступая по верхушкам деревьев, и все громче отвечал ему бор, все звонче и все ближе звучала музыка утренней песни.

Над лесом проплывали зардевшиеся тучки, словно девушки, что, пробудившись от сна, убегают, заслышав ход чужого. Серое небо постепенно посинело вверху и позолотилось внизу; ветер разметал по лазури белые облачка. Солнце ударило лучами ввысь… ночь бежала. Остатки теней и мрака таяли в сиянии наступающего дня. Над ручьями и лугами, как жертвенный дым, заклубился прозрачный туман, медленно поднимаясь к небу и растворяясь в воздухе. Косые лучи солнца с любопытством заглядывали в глубину, выслеживая, что выросло за ночь, что зазеленело, расцвело.

Шуму леса стали вторить хоры птиц; поднялся яростный гомон. На свету ожили луга, заросли, чащобы и воздушные тропы — возвращалась жизнь.

В лучах кружились, сновали, вились беспокойные крылатые дети воздуха, что-то щебетали друг другу, тучам и лесам.

Вдали откликнулись кукушки, кузнецы-дятлы уже ковали деревья. — Настал день…

На опушке леса, у пересекавшей его ленивой реки, среди густых деревьев, где ещё пряталась тень, высилась груда ветвей — как будто наспех сложенный шалаш: несколько вбитых в землю колышков, а на них срубленные еловые сучья. Рядом чернел погасший костёр, подёрнутый пеплом, а в нём недогоревшие головешки. Подальше на сочной зеленой траве паслись привязанные к кольям две маленькие неуклюжие лошадки, ещё покрытые зимней густой и мохнатой шерстью.

Какой-то шорох в лесу, видимо, испугал их: почуяв врага, они навострили уши и, раздув ноздри, принялись нетерпеливо рыть копытами землю; одна из них заржала, и эхо разнесло по лесу этот дикий звук, он отдался в лугах и повторился ещё раз уже слабее…

Из-под ветвей показалась голова, заросшая длинными рыжими волосами; два тёмных глаза уставились сперва на лошадей, потом на небо, в шалаше послышалась возня. Раздвигая ветви, вылез человек высокого роста, крепкого сложения и широкоплечий. От долгого лежания и сна члены его онемели, он потянулся, зевнул, встряхнулся, снова поглядел на небо и на лошадей… Завидев его, они стали медленно к нему приближаться. Он чутко насторожился. Ничего не было слышно… только лес шумел, пели птицы да журчал ручей.

У человека был вид дикаря: густые всклокоченные волосы падали на плечи и закрывали космами низкий лоб до самых глаз. Лицо его тоже обросло, лишь бугры щёк, разрумянившихся от холода и сна, выступали из-под усов и бороды, в которой почти не виден был рот. Коричневая суконная одежда из грубой шерсти, прикрывавшая его тело, застёгивалась у шеи на пуговицу. Ноги его были тоже обмотаны сукном, а ступни обернуты шкурой и перевязаны оборами [1]. Короткие рукава его одежды открывали мускулистые волосатые руки, тёмные от загара. Выражение лица его было почти по-звериному хитрое, одновременно дерзкое и осторожное… глаза быстро бегали. Ловкие движения сильного тела не позволяли, определить его возраст, однако был он далеко не молод.