Уильям Плоумер - Сын королевы Виктории

Они были в лавке одни.

– Приветствую тебя, Серафина.

– Приветствую тебя, мой белый друг.

У Фрэнта перехватило горло от волнения. Сердце его так колотилось, что, казалось, заполняло всю грудную клетку, и когда он заговорил, то еле узнал собственный голос.

– Почему ты так долго не приходила? – спросил он.

– Как мне знать? – промолвила она. – Может быть, я боялась.

У нее были основания бояться – сплетен, семьи, себя самой, Фрэнта, последствий. Неторопливым движением она сняла с головы узел и опустила на пол, не согнув колен. Затем развязала веревки и принялась разворачивать платок.

– Змеиная кожа! – воскликнул Фрэнт.

Это была огромная змеиная кожа, она жестко потрескивала, в то время как Фрэнт ее раскатывал. Серафина наступила ногой на хвост, чтобы Фрэнту было удобней. Змея – это был питон – оказалась не менее шестнадцати футов длиной, ширина ее доходила до двух футов. Посредине чернели две рваные дыры, словно от копья. Туземцы не часто продавали такие вещи.

– Сколько ты за нее хочешь? – спросил Фрэнт с нежностью, совершенно неуместной при коммерческих сделках.

– Я не продаю ее, – сказала Серафина, не глядя на него. – Я ее дарю.

– Даришь? Мне?

– Тебе.

– Я благодарю тебя от всего сердца, – сказал он. На языке лембу одно и то же слово означает «благодарить» и «восхвалять».

Они помолчали, потом он сказал:

– Откуда она? Кто ее убил?

– Я мотыжила землю на маисовом поле у реки, и змея мне мешала. К тому же со мной было двое детей. Вот я и убила ее.

– Чем?

– Мотыгой.

Когда Фрэнт пришел в себя от удивления, он сказал – и лицо его светилось восторгом:

– Но я не возьму ее даром. Я должен дать тебе за нее деньги.

– Я не хочу денег, – сказала она и посмотрела на него огорченно, почти сердито.

– Благодарю тебя, – повторил он со смирением, и гордостью влюбленного и, вряд ли сознавая, что делает, обнял ее и поцеловал в губы.

Она вскрикнула от неожиданности и отскочила в сторону. Она просто не поняла, что это значит, и испугалась. (Туземцы выражают свою любовь не так, как мы.) У нее вырвался взволнованный смешок.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Не бойся, – сказал Фрэнт, снова подходя к ней. – Я не причиню тебе зла.

– Почем мне знать? – промолвила она.

И он ответил бы: «Потому что я тебя люблю!» (что было бы так трудно произнести по-английски и так просто на лембу), если бы в этот миг им не помешали.

– Приходи скорее снова, – торопливо проговорил Фрэнт. – Я хочу тебя видеть.

Он наклонился, чтобы свернуть змеиную кожу. А когда выпрямился, девушки уже не было.

Вечером он прибил змеиную кожу в своей спальне. Змея была такая длинная, что заняла две стены. Поздно ночью, прежде чем потушить свет, он, лежа в постели, глядел на нее. Она висела здесь, как знамя, как символ его безграничного счастья, она висела, как трофей: кожа дракона – его страдания, убитого Серафиной, когда она мотыжила маисовое поле отца.

На следующий день миссис Мак-Гэвин сказала:

– Ох, мистер Фрэнт, эта змея у вас в комнате… она меня до смерти напугала, когда я вошла к вам утром.

– Правда, она красавица? Я надеюсь, вы не возражаете против того, что я повесил ее у себя?

– Я-то не возражаю, но сама ни за что на свете не повесила бы такой штуки над своей кроватью. Больше всего на свете я не выношу змей – всё равно, живые они или мертвые.

Приближалось рождество, и Мак-Гэвины сообщили Фрэнту, что, по их мнению, ему не мешает встряхнуться и они возьмут его с собой в город. Они запрут дом и лавку на трое суток, под присмотром слуг с факторией ничего не случится. Супруги были крайне удивлены, когда Фрэнт отказался – не потому, что хотел охранять их имущество, а потому, что соседний город, с которым он уже мельком познакомился, ничем его не привлекал. Кроме того, у него были другие планы. Он не испытывал ни малейшего желания присутствовать на спортивных играх или на танцах, где в атмосфере притворного доброжелательства и пошлого веселья белые жители раз в год старались на время забыть о «миссии белого человека», Мак-Гэвины решили, что он просто свихнулся.

– Да куда же вы себя денете? – спросили они.

– Я прекрасно проведу время, – ответил Фрэнт.

Они почувствовали, что с ним что-то неладно.

– Вы никак «отуземились»? Что с вами? – воскликнул Мак-Гэвин. – Вам, знаете, нужна перемена.

Фрэнт всегда хорошо выполнял свою работу, и, так как он держался независимо, Мак-Гэвины уважали его и даже немного побаивались. Они не стали с ним спорить, только пошептались немного меж собой. И вот в сочельник свежевымытый форд, фыркая, снялся с места и исчез, оставив за собой зловоние и голубоватые клубы дыма. Впрочем, и они вскоре рассеялись. Мак-Гэвины уехали, и Фрэнт вздохнул с облегчением. Какое блаженство избавиться от этих надоевших ему резких голосов, от этих лиц, угрюмого красного и желтовато-серого, словно из теста, на которые он уже не мог смотреть без раздражения! Какое блаженство иметь возможность видеть и слышать всё, что творится вокруг! В отличие от большинства белых, живущих в окружении туземцев, у Фрэнта не было ни ружья, ни спиртного. Он не чувствовал в них нужды. Первый раз в жизни ему предстояло провести рождество в одиночестве. Не будет ни обмена подарками, ни обжорства, ни искусственного веселья, ни высокомерных родственников. Его время на этот раз принадлежало ему самому.