Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

509-й кивнул.

— Да, сейчас умирать никому неохота. Раньше было легче. А теперь — тяжело. Перед самым концом.

Бергер подсел к 509-му. Это было после ужина. На Малый лагерь выдали только баланду. Каждому по кружке. Без хлеба.

— Что от тебя нужно было Хандке?

— Он принес мне чистый лист бумаги и авторучку. Хочет, чтобы я переписал на него мои деньги в Швейцарии. Но не половину, а все. Все пять тысяч франков.

— А дальше?

— За это он обещал оставить меня в покое. Намекал даже на покровительство или что-то в этом роде.

— Пока не получил твою подпись…

— У меня еще есть время до завтрашнего вечера. Это уже кое-что. Не так уж часто нам давали такие отсрочки.

— Этого недостаточно, 509-й. Надо придумать что-нибудь другое.

509-й поднял плечи.

— Может, он и вправду оставит меня в покое, — будет думать, что я ему еще пригожусь для получения денег?..

— Может быть. А может, и наоборот — захочет поскорее избавиться от тебя, чтобы ты не опротестовал бумагу.

— Я не смогу опротестовать ее, как только она окажется у него в руках.

— Он этого не знает. А ты, может, и в самом деле сможешь это сделать. Тебя ведь вынудили подписать бумагу.

509-й ответил не сразу.

— Эфраим, — сказал он спокойно, выдержав паузу. — Мне это ни к чему. У меня нет денег в Швейцарии.

— Как нет?

— У меня нет ни единого франка в Швейцарии.

Бергер несколько секунд молча смотрел на 509-го.

— Ты все это выдумал?

— Да.

Бергер провел тыльной стороной ладони по своим воспаленным глазам. Плечи его тряслись.

— Ты что? — удивился 509-й. — Плачешь, что ли?

— Нет, я смеюсь. Хочешь верь, хочешь нет, но я смеюсь.

— Смейся на здоровье. Мы здесь все эти годы чертовски мало смеялись.

— Я смеюсь, потому что представил себе лицо Хандке в Цюрихе. Как ты только до этого додумался, 509-й?

— Не знаю. Можно еще и не до того додуматься, если перед тобой вопрос жизни или смерти. Главное — что он это проглотил. И пока не кончится война, он ничего не сможет выяснить. Ему не остается ничего другого, как верить.

— Правильно. — Лицо Бергера снова стало серьезным. — Поэтому с ним надо быть очень осторожным. Он может опять взбеситься и выкинуть какой-нибудь неожиданный номер. Мы должны что-нибудь придумать. Лучше всего тебе умереть.

— Умереть? Как? У нас же нет лазарета. Как мы это провернем? Здесь, так сказать, последняя инстанция.

— Предпоследняя. Ты забыл о крематории.

509-й удивленно вскинул брови. Заглянув в озабоченное лицо Бергера с его вечно воспаленными глазами, глубоко запрятанными в узеньком черепе, он почувствовал, как внутри у него всколыхнулась какая-то теплая волна.

— Ты думаешь, это возможно?

— Можно попытаться.

509-й не стал спрашивать Бергера, как тот собирается это делать.

— Мы еще поговорим об этом, — сказал он просто. — А пока время есть. Сегодня я перепишу на Хандке только две с половиной тысячи франков. Он, конечно, возьмет бумагу и будет требовать остальные. Значит, я выиграю еще пару дней. А кроме того, у меня остались двадцать марок Розена.

— А когда и от них ничего не останется?

— До этого еще много чего может произойти. Нужно всегда думать о ближайшей опасности. О сегодняшней. А завтра — о завтрашней. Все по порядку. Иначе рехнуться можно.

509-й повертел в руках лист бумаги и авторучку. Ручка тускло поблескивала в темноте.

— Странно, — произнес он задумчиво. — Как долго я не держал этого в руках. Бумага и перо. Когда-то они кормили меня. Смогу ли я еще когда-нибудь вернуться к этому?..

Двести человек из вновь сформированной команды по расчистке разрушенных кварталов были равномерно распределены по всей улице Они впервые работали в самом городе. До сих пор их использовали только на расчистке разбомбленных фабрик в пригородах.

Начальник конвоя велел перекрыть улицу и расставил по всей ее длине, с левой стороны, часовых. От бомб пострадала в основном правая сторона улицы. Рухнувшие стены и крыши домов завалили мостовую, сделав невозможным всякое движение.

Лопат и кирок на всех не хватило; многие работали голыми руками. Капо и старшие нервничали. Они не знали, как себя вести — лупить и подгонять или помалкивать. Для штатских улица была закрыта. Но жильцов, остававшихся в непострадавших домах, выбросить из их квартир было нельзя.

Левинский работал рядом с Вернером. Они вместе с другими политическими заключенными, состоявшими в «черном списке» СС, вызвались добровольцами на расчистку. Это была самая тяжелая работа. Но зато они целый день были недосягаемы для Вебера и его помощников. А вечером, после возвращения в лагерь, они в случае опасности могли, пользуясь темнотой, исчезнуть и затаиться.