Оскар Лутс - Весна

– Тогда? Ребенка хоронили… Из волости Рудина, кажется. А что такое?

– Да нет, ничего. Я просто так спросил. Думал, может, чья-нибудь мать умерла, сироты остались.

– Нет, это был ребенок.

– А правда, странно, Либле, что все люди умирают, и молодые, и старые. Иной раз и не подумал бы, а человек вдруг умирает. Как это так?

Либле взглянул вниз, почесал затылок и прислонился к окошку.

– Да, так оно и есть: так было, так и всегда будет. Кто из нас может знать – вдруг и сам завтра ноги протянешь. Да что там говорить про завтрашний день – сразу же, сейчас, за несколько минут можно дух испустить. Иной человек здоров, как бык, а глядишь – помер… и ничего не поделаешь. А другой всю жизнь скрипит, точно раки в мешке, а живет.

– А отчего так получается?

– Ну, потому, что не было у него, значит, смертельной болезни. А другой на вид здоров, а поди знай, какая у него внутри хворь сидит. Будто и здоров, а на самом деле нет.

– Но бог ведь может…

– Что бог может?

– Бог ведь мог бы сделать так, чтоб они выздоровели, чтобы не умирали те, у кого дети остаются или…

– Оно верно, конечно. Да ведь жить-то всем хочется; поди спроси кого угодно, каждый тебе скажет – мне, мол, умирать никак нельзя, у меня и та, и другая работа не доделана, у меня и те, и те вот остаются, кто тогда о них заботиться будет. А как придет смертельная болезнь, ничего не поделаешь… Помирай —и все тут.

– Но, Либле, значит, бог позволяет, чтобы все шло, как идет… Значит он не…

– Шут его знает, так будто и получается… Поди разберись, где тут правда. Тебе все такие серьезные мысли в голову лезут, прямо мудрец какой-то. А что я в таких делах смыслю? Заговорил я как-то с пробстом, начал его спрашивать, во что верить, во что не верить…

– Ну, а он что?

– Да ничего такого не сказал, осерчал только: «Ты, Либле, грешный человгк, ты бога гневишь». Я ему, правда, ответил – как же так, мол, я бога гневлю, – А он опять: «Ну да, – говорит, – у тебя вечно такие богопротивные речи на языке…» Тем дело и кончилось, я больше и не стал об этом говорить.

Арно задумался. Стемнело. Уже трудно было даже разглядеть лицо Либле, хотя они стояли друг от друга в каких-нибудь трех-четырех шагах. Снизу доносился глухой шум, в котором по временам можно было различить отдельные громкие голоса. Издали слышен был звон бубенчиков и ржание лошадей. Арно выглянул в окошко, и ему показалось, будто он где-то в облаках, стремительно летит вперед, а внизу чернеет и шумит море.

Либле как раз собирался закурить папиросу, но Арно вдруг резко повернулся к нему.

– Либле, зачем ты пьешь?

– Как? Что ты сказал? – спросил Либле, держа в левой руке спичечный коробок, а в правой спичку.

– Зачем ты пьешь? Водка же страшно горькая, неужели она тебе и вправду нравится?

– А, водка… да кой черт – нравится, а только вот…

– Зачем же ты тогда пьешь?

– Привык, бросить не могу. Иной раз прямо тянет выпить.

– И как она тогда – горькая или сладкая?

– Какое там сладкая… Мне она такая же горькая как и всем, и если б не знал, что от нее люди хмелеют, так, наверно, и капли в рот не взял бы.

– Ты, значит, пьешь, чтобы охмелеть?

– Да как сказать: не то чтоб именно ради этого, а только вот… надо – и все… нутро требует. А выпьешь – сразу на душе полегчает.

– А бросить ты не мог бы?

– Не знаю, не пробовал; а только почему не смог бы, стоит только взяться.

– Может, бросишь?

– А для чего?

– Это ведь… это ведь нехорошо…

– Ну еще бы, что тут хорошего. Иногда с пьяных глаз такую штуку выкинешь – на другой день как вспомнишь, волосы дыбом становятся. Хвалиться тут нечем, только вот…

– Брось пить.

– Ну да, тебе легко говорить. Слушай, а ты чудной парень, обо всем тебе охота думать, голову ломать! Тебе нужен бы какой-нибудь мудрец, человек ученый, чтоб с тобой потолковал. Такой бы знал, что тебе ответить и как все объяснить. А я что… Поговорим мы с тобой вот так еще немножко – до того оба очумеем, что с колокольни вниз головой свалимся. Да-да… а ты вниз не идешь?

– Да, мне надо идти. А ты звонить будешь?

– Да, да, уже пора.

Либле ухватился за веревку, бросил тлеющий окурок на пол, притушил его ногой, сплюнул и приготовился ударить в колокол.

– Постой, дай я ударю, – попросил Арно и тоже ухватился за веревку.

– Силы не хватит.

– Хватит.

Силы у него хватило, но не было уменья. Первый удар не удался. Арно не сумел сразу так раскачать язык колокола, чтобы получился чистый, ясный звук, и сверху раздался какой-то странный, забавный звон: динь-динь-динь. Либле громко расхохотался, а внизу в толпе кто-то сказал: