Оскар Лутс - Весна

– Да… раздобыл! Попробуй так скоро раздобыть! Там его – всякие шишиги охраняют.

– Кто, кто? Шишиги? – спрашивают слушатели с любопытством. – Это что такое?

– Сами подите посмотрите, что это такое, – с таинственным видом отвечает Тоотс. – Я пошел, так чуть было котомки не лишился. Вовремя успел огреть одного глобусом по голове, а то повис у меня на мешке, как обезьяна, а сам только и знает: «вурра-вурра-вувра!» и «тот-тот-тот!» Что ты, нечистая сила, мне вурруешь и тотуешь!

– Постой, постой, говори яснее! – восклицают слушатели. – Кто же они такие и почему они у тебя котомку вырвать хотели? Что это, черти были?

– А то кто же еще. А впрочем, поди знай, много там было всякой дряни вперемешку, в темноте не разберешь, – отвечает этот бывалый, видавший виды человек сердитым тоном, точно ему неохота пускаться в дальнейшие рассуждения.

Но это еще больше разжигает любопытство слушателей, и хотя большинство из них прекрасно знает, что Тоотс давно не в ладах с истиной, им все-таки хочется послушать, как он станет описывать свое ночное столкновение с «шишигами».

И Тоотс описывает его так.

– Иду это я по дороге, – начинает он, – глобус за плечами, котомка в руке… то есть нет, котомка у меня была за плечами, а глобус в руке – и думаю: «Для чего мне так рано в школу идти, вся ночь еще впереди, успею выспаться. Пойду, думаю, лучше погляжу, авось удастся добыть клад старого Йымма; накуплю тогда нашим ребятам столько булок, чтоб до отвала наелись, а Юри-Коротышке скажу: „прощай!“» Иду я к часовне, прислушиваюсь – ни звука. Меряю от северного угла пядью – две пяди это как раз фут, отмеряю один фут, другой, третий, и вот я у того самого места, где спрятаны деньги и золотые цепочки. «Ну хорошо, – думаю, – а теперь надо поскорей слова сказать и камень отодвинуть».

– А что это еще за слова такие? – спрашивают ребята.

– Слова, ну! А как же ты, чудак, без слов клад получишь? Всегда сначала нужно сказать «кивирюнта-пунтаянта-паравянта-василинги-суски-товаари»; если клад откроется – хорошо. А без них, может, за ручку горшка и сумеешь ухватиться, но горшок с треском провалится сквозь землю, да и тебя за собой потащит, если сразу не выпустишь ручку.

– Вот дьявольская штука! Ну и возни же с ним, пока его достанешь, такой старинный клад, совсем уже сонным голосом говорит Тоомингас. – Только как же… ты когда-то говорил, что ими только духов можно вызывать в ночь под Новый год… А когда клад ищешь, те же самые слова надо говорить?

– А ты спи лучше, чего мелешь! – сердито кричит Тоотс и, не задерживаясь больше на колдовских словах, продолжает рассказы вать.

– Выговариваю я эти слова, – снова звучит в тишине спальной, – и осматриваюсь, где бы лом достать, чтобы за работу взяться. Зажигаю спичку и вижу – на земле огромная кость валяется. Ну, думаю, только бы эта падаль у меня в руках не закричала «умблуу! умблуу!» и не стала кровавую пену испускать, тогда все будет хорошо. Засовываю кость под камень и начинаю нажимать… вдруг слышу, за углом часовни кто-то почесывается и все время: «крыхва! крыхва!» Ну, думаю, что за оказия с нечистью этой, шелудивый он, что ли? Поглядываю в ту сторону чего он там, старый хрен, чешется… а они тут как стали налетать – только и слышно: фи-и-у да плюх! фи-и-у да плюх! Только огненные полосы мелькают. Я давай удирать. Они за мной! Оборачиваюсь, отбиваюсь мешком, а один – прыг! – ко мне на мешок! Ах ты, падаль, думаю, тебя еще не хватало! Двинул я его глобусом по башке только синий дым пошел!

– Тоотс, сатана, – не выдерживает Имелик, – у тебя самого изо рта синий дым валит! Так здорово ты врешь!

– Ну и дурак же ты, – отвечает Тоотс, – стоит мне только рот открыть, а ты сразу – вранье! Ну скажи, с какой стати мне врать? Что я такое наврал? Не верить не надо. А коли хочешь, поди спроси… поди спроси, у кого хочешь.

– Ладно! – отвечает Имелик. – Ты, видно, всегда прав останешься.

В спальной затихает. Тоотс в последний раз заботливым взглядом окидывает свой глобус, потом забирается в постель и бормочет:

– Посмотрим, приснятся мне эти черти или нет. Может, и во сне на мои харчи набросятся? Но мешок сейчас в кладовке под замком, придется им повозиться, пока до него доберутся.

Тут он вдруг начинает громко храпеть и свистеть, как будто сразу крепко уснул, но вскоре опять садится в постели, поправляет на себе одеяло, кашляет и сморкается; потом выхватывает из-под соседней кровати ботинок и, швырнув его о стенку, сам же укоризненно восклицает: