Лазарь Кармен: Цветок

– Много еще осталось подсекать? – спросил он Степу.

– Самый пустяк.

– Так живее!

Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.

– Готово!

Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.

Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщи-ков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.

– Клади постель, жи-и-ва! – распоряжался Петр.

Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.

– Эх, кабы не был слой! – сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.

– Кажись, слой!

– Слой и есть! – вздохнул старый каменоломщик. – Боюсь, загремит.

– Не каркай, старый! – набросился Степа.

– Валить, что ли?!

– Вали!

У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.

– Господи, благослови!

Плаха дрогнула, закачалась.

– Беррегись!

Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.

– А чтоб! – послышалось энергическое ругательство.

Облако разорвалось.

Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.

– Вот она, каторга! – сверкнул глазами Степа. – Возились весь день, и что?!.

– Плох стал камень нынче, очень плох! – покачал головой старик. – Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!

– И помрем!

Кто-то сзади обнял Петра. Он повернулся и увидел Сашу. Она прижималась к нему и ласково и с любовью заглядывала ему в глаза.

– Тятенька! Не горюй!

– Что ты?! Хочешь домой?

– Хочу!

Он с размаху вонзил лом в песок, взял ее за руку, и они пошли.

С уходом Саши в припоре стало еще мрачнее, тоскливее.

Петр, освещая дорогу, вел Сашу осторожно, часто приподнимая ее и перенося через валявшийся на земле бут – мелкий камень.

– А нынче, тятенька, потолок завалился. Чуть не задавило, – открылась Саша.

– Что ты? Где это было?!

– В первом проходе.

– Испугалась, девчурка?

– Нет! Жучка вот… Тятенька, Ванька обижает меня. Шла я к тебе, он – навстречу. «Ты, Ваня?» – спрашиваю. А он давай ругаться и Жучку мучить. Выдери его за уши!

– Будь покойна! А ты вот что, детка. Не смей больше ходить сюда. Ты или заблудишься, или задавит. Знаешь, – добавил он серьезно, – тут волки бегают!

– Правда? – улыбнулась недоверчиво Саша.

– Правда! И какие страшные, злющие. Съесть могут!

Вдали, в ста шагах, заблестел своим круглым отверстием выход.

– Тятенька! – вырвалась из его рук девочка – Я теперь сама пойду.

– Боюсь, заблудишься.

– Не бойся!

– Так ступай скорее!

Отец остановился и счастливыми глазами провожал ее. Она мчалась вместе с Жучкой к выходу.

– Скажи маме, – крикнул он, – что сегодня и завтра еще буду в мине! Пусть сама обед носит, тебя не пущает. – И он пошел обратно в припор.

Саша была уже у выхода. Вдруг Жучка повернула назад.

– Жучка, Жучка! – стала кликать Саша.

Но Жучка не слушалась.

Саша бросилась вдогонку.

Та вильнула в сторону. Саша тоже.

Жучка опять – в другую. Она шмыгала из галереи в галерею, сворачивая во все спутанные разветвления старого, заброшенного лабиринта.

– Жучка, Жучка! – не переставала гнаться и кликать глупую собачонку Саша.

Злой подземный дух тянул к себе вглубь и собачонку и девочку, как втянул в свои лабиринты не одного уже каменоломщика.

Поздно вечером вернулась мать Саши из города.

– Где Цветок? – спросила она старушку.

– Не знаю. Была у батюшки, у старосты, учительницы, и нигде ее нет. Петр, должно быть, задержал ее у себя в припоре.

– В припоре? – удивилась мать. – Чего держать там ребенка. Простудить, что ли, хочет ее?

И она бросилась в мину.

Ощупью женщина нашла дорогу к припору.

– Где Цветок? – оглушила она мужа.

– Где?! Дома!

– Нет ее дома и на селе нет!.. Петр?!.

Каменоломщик побледнел.

С минуту длилось молчание. Муж и жена, бледные, страдающие, боялись высказать страшное подозрение.

– Она здесь! – через силу и глухо вымолвил Петр.

– Заблудилась!