Лазарь Кармен: Дети набережной

– Вот так мороз!

– Хуже огня печет!

– Аж дух захватывает!

– А у тебя, бабушка, кто тут лежит?!

– Родной сын. Руку ему на фабрике отхватило…

Так восклицала и такими фразами обменивалась большая толпа, облепившая широкие ворота N-ской больницы.

Неприветливо было на улице. На мостовой и панелях белыми застывшими волнами лежал снег, и он сеял без конца, острый, колючий.

Каждую минуту при этом с затянутого льдом моря срывался норд-ост. Он напоминал бешеного пса, перегрызшего цепь; выл, рычал, поднимал до крыш облака снежной пыли и винтил их, терзал телеграфные провода, вывески, нагие, сморщенные акации, гнался за пешеходами, валил их с ног и обжигал ледяным дыханием.

– Господи! Когда же наконец откроют ворота!! – заскулила женщина с ребенком на руках.

– Не раньше чем через полчаса, – ответил простуженный голос.

– Я замерзну!

Какой-то нервный субъект взялся за массивную чугунную ручку калитки и стал энергично трясти ее.

– Так их, иродов, молодчина! – загудела толпа.

Калитка с треском распахнулась, и вырос больничный сторож. Он был похож на медведя в своей толстой овчине с мохнатым отложным воротником, в высокой смушковой шапке и черных валенках.

– Ну, чего?! – прикрикнул он на субъекта, дергавшего ручку.

– Легче!.. Я, брат, не из пугливых! – ответил тот задорно.

– Сказано: в полпервого пущать будут, – несколько уже мягче проговорил сторож.

– Можно сейчас! Мы не собаки!

– Тебе хорошо! – вмешались другие. – Наворотил на себя целого барана, а мы тут мерзнуть!

Но вот внимание толпы было отвлечено в сторону. К больнице со звоном подкатили аристократические сани.

Толстый румяный кучер с трудом осадил вороных. Рядом с ним восседал, подбоченясь орлом, лакей в цилиндре.

Лакей ловко спрыгнул с козел и высадил даму. Он подбежал после к воротам и густым басом и властно, точно барыня его была королевой, крикнул:

– Пропустите!

Толпа машинально раздалась, поглядывая на нее не то с робостью, не то с любопытством.

– Скоро прием?! – спросила певуче на ходу барыня.

– Скоро, скоро, ваше сия-сь! Пожалуйте! – засуетился сторож.

Она, не слушая его, величественно прошла меж двух живых стен и скрылась в открытой калитке.

Когда дама скрылась, толпа снова, и на этот раз с остервенением, набросилась на сторожа:

– А ей можно?!

– Она в шляпе?!

– Вот какие у вас порядки!

– Бедный погибать должон!..

– Не ваше дело! Кого хочу, того пускаю! А ты не лазь! – огрызался сторож.

Он оттолкнул слишком напиравшего субъекта и с грохотом захлопнул калитку.

Толпа приуныла и притихла.

Прошло несколько минут тягостного молчания. Вдруг в тишину врезался чей-то тоненький голос. Казалось, что пискнула крыса. Голос послышался снизу, с земли.

– Нет правды на свете!

Все нагнули головы и увидали затертого среди них малыша лет двенадцати – тринадцати, ростом в полтора аршина.

Как тоненькая сосулька, выглядывал он из легкой синей блузки и таких же штанишек.

На голове его чудом держалась величиной в блюдце шапочка, такая, какие носят английские моряки.

Пропищав великую истину, он смело окинул толпу быстрыми карими глазами.

Малыш этот был не кто иной, как Сенька Горох – почетный гражданин одесского карантина и видный представитель малолетних портовых стрелков, или блотиков. Он вставил свою фразу в общий хор с апломбом человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

Некоторые при виде малыша с лисьей мордочкой улыбнулись, а приказчик бакалейного магазина Сидоров, стоявший с ним рядом, заметил:

– Ишь, искатель правды нашелся!

– Может быть, на том свете есть правда, – проскулила опять замерзавшая женщина.

– И на том свете нет! – отрезал, хмуря брови и шмыгая носом, Сенька.

Приказчик засмеялся. Сенька забавлял его.

– Хорошо, у кого деньги, – продолжал распространяться Сенька.

– Чем хорошо? – спросил приказчик, закуривая папиросу.

– Шмырника подмазать можно.

– Шмырника?… Это что же такое?

– Сторож.

– Ловко!

– Подмазать его, он и будет – а ни-мур-мур!

– А что такое – а ни-мур-мур?

– Ну… бархатный!..

– Вот так язык!..

– С деньгами даже к самому богу пролезешь!.. Приказчик нашел, очевидно, что достаточно уделил внимания сопляку, закурил и весь ушел в свою папиросу. Он совершенно забыл о нем, но Сенька напомнил ему о своем присутствии.