Лазарь Кармен: Павший в бою

А он как затопает:

«Бунтовщики! Вон!»

Поступок суконщика вызывает негодование.

– Только не падать духом! – говорит Саша. Он по-прежнему мечется по городу…

Шестой день, как у них лежит заказ на фигаро и пелерину, и они не могут выполнить его. Не хватает материи. Необходимо «очистить» в таможне от пошлины последние заграничные журналы, нитки все вышли…

Саше иногда удается раздобыть четвертную, и они на время вздыхают свободно. Они похожи на челнок, то погружающийся в воду, то выплывающий…

Все источники иссякли. Они голодают и в отчаянии дают торжественную клятву – бороться, «пока не останется камень на камне».

Дни ползут, а кредита все нет. Управляющий домом выселяет их. Случайно завернувший к ним представитель печати находит полное запустение. В шкафу ни кусочка материи, овальное зеркало, конторка и мраморный столик куда-то исчезли. Исчезла вывеска, и к старосте жмется кучка голодных, обросших, оборванных молодых людей. Они жалуются на бессердечие купцов, но ни слова, что они близки к гибели. Мучительно стыдно, больно…

Первый серьезный удар. Записка от Вейнцвейга. Он не пришел на работу. Писал, что не в силах больше выносить такой жизни, и, как ему ни тяжело, он должен оставить артель. В заключение он слезно молил прощения за измену и горячо обнимал и целовал братьев-товарищей.

Спустя два дня получилась такая же записка от Гончарова.

Зигмунд вспомнил один из последних дней.

Сентябрь. В мастерской пусто. Один стул, стол да стенная лампа. Холодно. За окном плещет в мутных лужицах дождь.

Из всей артели уцелело только трое – Саша, Лиза и он – Зигмунд.

«Остатки великой французской армии!» – как окрестил их с горькой иронией Саша.

Лиза, мрачная, осунувшаяся, согнувшись, как старуха, и накрывшись вязаной черной шалью, ходит из угла в угол, и шаги ее гулко отдаются в пустой комнате. Тяжелые думы и страдания изрезали ее красивый круглый лоб глубокими морщинами. Зигмунд стоит у окна, больной, усталый, а Саша – посреди комнаты и мечет громы. Он страшен.

Он говорит, что с господами Шевалье и Игнатсами надо бороться другими средствами, – слово «другими» он резко подчеркивает, – и что он знает, что теперь делать.

– Я прозрел!

И вдруг он впадает в бешенство. Он обзывает бежавших товарищей предателями, проклинает их слабость и трусость.

Он затем набросился на него, Зигмунда, и Лизу.

– А вы! Чего не уходите?!. Ведь я не неволю! Я останусь один!.. Пока камень не останется на камне!.. Слышите?!.

– Нет, кет! Я не оставлю тебя!.. До конца с тобой, и куда ты, туда я!..

Голос ее дрожал, как струна. А он, Зигмунд, молчал. Он прятал глаза, боясь выдать себя.

Настал другой день, и он не пошел больше туда. Нельзя было. Раечка его умирала от скарлатины. К вечеру она умерла.

Потом…

Зигмунду было страшно вспоминать это потом… Он нахлобучил шляпу и пошел к Шевалье.

Если бы Саша или Лиза видели его унижение! Боже!..

При этой мысли сердце у него заныло и медленно поползла слеза.

– Ты!.. Артельщик дурацкий! – услышал он неожиданно позади себя грубый и насмешливый голос закройщика. – Ты пришел сюда работать или галок ловить?! Быть может, хочешь назад в артель? Скажи!

Зигмунд быстро смахнул слезу, сжался в комок, схватился за свою работу, за сак, и шибко забегал по черному полу иглой.

Он больше ни о чем не думал теперь.

Рокотали швейные машины – казалось, что с головокружительной высоты с шумом и грохотом падает в бездну вода, туман и смрад в мастерской становились все гуще и невыносимее, огненный глаз конфорки, точно заплывший кровью, лукаво и насмешливо подмигивал…

«В хорошем вкусе» (франц.).

Твердая цена (франц.).

«Венский шик» (нем.).

«Парижский шик» (франц).

Что? (франц.)

Негодяи… (франц.)

Конечно! Да, да! (франц.)