Редьярд Киплинг - Сталки и компания

– Как всегда! – презрительно усмехнулся Кинг. – Пустое дурачество и именно тогда, когда все ваше будущее висит на волоске. Ясно! Мне все ясно! Старая банда преступников... объединенные силы беспорядка: Коркран (Раб Лампы вежливо улыбнулся), Мактурк (ирландец нахмурился) и, конечно же, невыразимый Жук – наш друг Гигадибс [39].

Абаназар, Император и Аладдин в большей или меньшей степени соответствовали персонажам, и Кинг прошел мимо них.

– А ну-ка, мой чумазый буффон, выползай из-за музыкального инструмента! Ты, видимо, складываешь стишки для этого развлечения! Считаешь себя поэтом, если можно так выразиться?

«Он их нашел», – подумал Жук, заметив красные пятна на скулах Кинга.

– Я только что имел удовольствие прочитать, как я полагаю, твои излияния в мой адрес... и излияния эти были зарифмованы. Значит... значит, ты презираешь меня, мастер Гигадибс, не так ли? Я прекрасно понимаю... можешь мне не объяснять... что это, по всей видимости, не предназначалось мне в назидание. Мне было смешно, когда я читал это... Да, да, смешно. Эти бумажные шарики, которыми стреляют перемазанные чернилами дети – да, ведь мы еще совсем маленькие, мастер Гигадибс, – им не нарушить моего спокойствия.

«Интересно, какие именно», – подумал Жук. Он понаписал много памфлетов для благодарной публики с тех пор, как обнаружил, что все обиды можно рифмовать.

Демонстрируя невозмутимое спокойствие, Кинг продолжал высмеивать Жука детально. Начиная с его развязанных шнурков и кончая поломанными очками (нелегка жизнь поэта в большой школе), он пытался выставить его посмешищем перед учениками... с обычным результатом. Его цветистые речи – а Кинг обладал язвительным злобным языком – в конце концов привели его в доброе юмористическое расположение духа. Он нарисовал зловещую картину конца жизни непристойного памфлетиста Жука, умирающего на чердаке, отпустил парочку комплиментов Мактурку и Коркрану и, напомнив Жуку, что он должен явиться по первому сигналу для исполнения наказания, отправился в учительскую. В очередной раз он праздновал победу над своими жертвами.

– Но хуже всего, – громко вещал он над тарелкой супа, – что я трачу перлы своего сарказма на этих тупоголовых. Я уверен, что для них это недосягаемая высота.

– Да-а, – медленно проговорил школьный капеллан. – Не знаю, как оценивает ваш стиль Коркран, но молодой Мактурк в свободное время читает Рёскина [40].

– Ерунда! Он делает это, чтобы выпендриться. Не верю я этому темному кельту.

– Ничего подобного. Я зашел в их комнату на днях без предупреждения и видел, как Мактурк переплетает четыре номера «Форс Клавигера» [41].

– Я ничего не знаю об их личной жизни, – с жаром заявил преподаватель математики, – но по своему горькому опыту я знаю, что пятую комнату лучше оставить в покое. Это абсолютно бездушные сорванцы.

Он покраснел в ответ на раздавшийся всеобщий смех.

А музыкальную комнату тем временем заполнили ярость и сквернословие. Только Сталки – Раб Лампы неподвижно лежал на пианино.

– Наверное, эта свинья Мандерс показал ему твои стихи. Он постоянно на побегушках у Кинга. Иди и убей его, – медленно проговорил он. – А что это было за стихотворение, Жук?

– Не знаю, – ответил Жук, пытаясь вылезти из юбки. – Одно было про охоту, которой он занимается, чтобы стать популярным у малышни, а другое о том, как он попал в Ад и говорит дьяволу, что он выпускник Балиоля [42]. Клянусь, что они неплохо зарифмованы. Ей-богу! Может, маленький Мандерс показал ему оба. Я обязательно подправлю для него цезуры.

Жук слетел на два пролета по лестнице вниз, спугнул одетого в бело-розовое маленького мальчика, сидевшего в классе рядом с кабинетом Кинга, который располагался прямо под комнатой Жука, и погнал мальчишку по коридору в класс – священное место для третьеклассников. Оттуда он вернулся сильно растрепанный и обнаружил в своей комнате Мактурка, Сталки и всю честную компанию. Пир стоял горой – кофе, какао, булочки, свежий горячий хлеб, сардины, колбаса, паштет из ветчины и языка, три вида варенья и огромное количество девонширской сметаны.

– Ничего себе! – воскликнул он, присоединяясь к банкету. – А кто же это раскошелился, Сталки? – Семестр кончался через месяц, и ученики иногда голодали неделями.

– Ты, – безмятежно ответил Сталки.

– Черт побери! Ты, что же, лазил по моим сумкам?

– Уймись. Это всего лишь твои часы.

– Часы!? Я давно их потерял. В Берроузе, когда мы пытались подстрелить старого барана... у нас тогда еще разорвало пистолет.