Оскар Лутс - Лето

– Ох, пустомеля! – укоряет его Тыниссон. – Да уходи ты наконец.

– Сейчас уйду, чудак, – отвечает Тоотс и возвращается к столу. – Не оставаться же мне здесь, раз старикан ждет. Но вот что я еще хотел сказать – чуть не забыл… Тали, ты же обещал передать записку на хутор Сааре?

– Не нужно. Скажи сам, без записки: пусть пришлют денег.

– Ну хорошо, а сколько? Может хочешь, чтобы отец твой продал хутор Сааре и все деньги тебе послал?

– Ну… скажи рублей сто.

– Ладно! А что мне передать… там… сам знаешь… чуть подальше… на хуторе Рая или в этом роде?..

– Ничего. Передай привет.

– А если спросят – когда домой приедешь или же в этом роде?..

– Скажи, что… что скоро приедет.

Отлично.

Дома Тоотс узнает от матери новость, которая, как говорится, ни в какие ворота не лезет. Оказывается, мать вчера, то есть во вторник, была в Паунвере в лавке и там хозяйки судачили о том, что Тээле с хутора Рая собирается замуж за старшего сына портного Кийра. Правда, сначала этому Жоржу якобы придется поехать в Россию поучиться на опмана, но помолвка будто бы назначена уже на следующее воскресенье. Конечно, ей-то, матери Йоозепа, неведомо, сколько тут правды, сколько вранья, но бабы судачили именно так и еще при этом добавляли: вишь ты!

Управляющий имением, раздув ноздри, растерянно выслушивает эту невероятную новость; у него сейчас такое чувство, словно ему накинули на шею просмоленный канат и затягивают мертвым узлом. Все могло случиться, даже воры могли за это время побывать в Заболотье, но это известие… это просто дико.

– Ну да, ну и что, – пытается он наконец собраться с мыслями, – будет на белом свете одной портняжной мадам больше.

– Да нет, – отвечает мать, – не портняжной, а опманской, ведь Жорж едет в Россию.

Ах да, еще и это! Пораженный первым ударом, Тоотс как-то н внимания не обратил, что Кийр собирается в Россию учиться на управляющего. Кийр – управляющий! Кийр – управляющий имением. Кийр – помещик! Кийр – министр, Кийр – король! Нет, ей-богу, если уж Кийр годится в опманы, то с таким же успехом он может годиться и в короли. Все может стрястись – и пожар, и кража, даже, в конце концов, и то, что Тээле выходит замуж за Кийра, – поди знай, что женщинам может взбрести в голову! Но то, что Кийр хочет стать управляющим, это, конечно, только шутка; глупая, нелепая, но все же шутка.

Первой отчаянной мыслью Тоотса было «ринуться» к Тээле и спросить у нее самой, есть ли в этих сплетнях хоть зерно истины. Но он тут же отказывается от своих намерений: как знать – удастся ли ему под первым впечатлением этой новости держать себя в рамках, вдруг еще начнет в разговоре с Тээле пыхтеть да кряхтеть или вытворять езде какие-нибудь глупости. Конечно, можно сделать вид, что ты холоден, как лягушка, и; этак… обиняком, исподволь расспросить ее, этак… между прочим, сторонкой… тем более, что он должен передать ей привет от Тали… Но что если в разговоре у него вдруг плаксиво вытянется физиономия, тоже… как бы между прочим? Нет! Нет и нет! Мысль эта не годится. Он передаст ей привет, но уже после того, как придет в себя; а сейчас у него в черепе все вверх дном, в мыслях сумбур, все перепуталось, все шиворот-навыворот. С такой башкой нельзя шататься кругом, лучше посидеть на пороге сарая и пожевать щавель.

Расскажи ему эту новость кто-либо другой – можно было бы подумать, что над ним хотят посмеяться. Но это же его собственная блаженной памяти… ну что ты скажешь! Тьфу! Попробуй еще с таким котелком пойти что-то выяснять… Так вот, его собственная родимая матушка только что сказала ему, что дело обстоит так-то и так-то. Правда, мать узнала это в лавочке от деревенских баб… но не с потолка же деревенские бабы берут свои новости, во всяком случае, такую вещь они сами не выдумали бы. За эти два дня, пока он был в городе, здесь что-то произошло. Но что именно – один черт знает.

Сидя на пороге сарая, управляющий имением жует по очереди щавель, смолку, клевер, трясунку, полевицу, лопух, ромашку и вообще все травы, цветы и листья, какие он может достать рукой, не вставая с порога. Грызет и мурлыкает песенку: «Готовься, о душа моя…» В голове его вертится, наподобие водяного колеса, какая-то мощная машина, она сметает и путает любые возникающие у него мысли и планы. Тоотс не слышит трелей жаворонка, не замечает, как щебечут и резвятся в воздухе ласточки. Его не трогает ни жужжащая музыка в цветах, ни летние ароматы, которые приносит ветерок. Видит ли он хоть бы ту жизнь, что движется у самых его ног, среди цветов и трав? Готовься, о душа моя…