Оскар Лутс - Лето

– Да что ты!

– Что? Мало?

– Много! Много, дорогой Тоотс. Не валяй дурака! Давай говорить серьезно. Подумай, сколько волостному писарю приходится работать!

– Ладно! Запишем тогда – двести пятьдесят, а если и теперь станешь спорить, я брошу карандаш и больше его в руки не возьму. Согласен?

– Ну, пусть будет по-твоему, – покорно соглашается Леста. – Пиши – двести пятьдесят.

– Так. Печатание – триста пятнадцать рублей пятьдесят копеек. Писателю за работу – двести пятьдесят рублей. Вего: пятьсот шестьдесят рублей пятьдесят копеек. Были у тебя еще какие-нибудь расходы?

– Нет.

– Нет. Ну, а теперь подсчитаем выручку, то есть сумму, которую ты надеешься или рассчитываешь получить после того, как отдадим книгу на комиссию. Брутто – цена книги шестьдесят копеек… Девятьсот пятьдесят экземпляров, поскольку пятьдесят экземпляров уйдут бесплатно… Это получается…

Тоотс зажмуривает левый глаз, несколько минут молча что-то подсчитывает в уме, затем подчеркивает итог двойной чертой. Быстро закуривает новую папиросу и, многозначительно кивая Лесте головой, говорит:

– Влип ты, Леста, влип!

– Знаю, – живо откликается писатель. – Да, влип.

– Или, говоря иными словами, ты работаешь с дефицитом. Убыток составляет двести восемьдесят рублей пятьдесят копеек, если считать нетто цену книги тридцать копеек. Пятьдесят процентов пойдет книготорговцу за комиссию – так ведь ты сказал?

– Да.

– Двести восемьдесят рублей пятьдесят копеек… Запиши себе где-нибудь эту сумму, чтобы прибавить ее к следующей книге. И когда станешь назначать цену своей будущей книги, позови меня на помощь. Весь этот убыток оттого, что ты продешевил со своей первой книгой.

– Но откуда я мог знать, что придется отдавать такой большой процент, что львиная доля выручки пойдет книжным лавкам. Если бы я получил всю цену книги, я бы не потерпел никакого убытка.

– Ха-а! – улыбается Тоотс. – Семь раз отмерь – один раз отрежь. Знаешь такую поговорку? Кроме того, в любом деле самую большую долю прибыли получают те, кто меньше всего потрудился. Этого, молодой человек, никогда нельзя забывать. И если хочешь знать, дефицит у тебя еще больше – это мне сейчас только в голову пришло.

– Оставь, Тоотс! – с горькой улыбкой говорит Леста. – У меня уже голова кружится.

– Ничего, – отвечает управляющий. – Пусть немного покружится – в другой раз умнее будет. Слушай! Ты вложил в свою книгу триста пятнадцать рублей пятьдесят копеек. Еще хорошо если тебе удастся через год полностью вернуть себе эти деньги. Так ведь? Ну вот, А проценты? Если бы ты кому-нибудь одолжил эту сумму, то через год… подожди-ка… ну да, через год она принесла бы тебе по крайней мере пятнадцать рублей семьдесят семь копеек процентов, а сейчас эта сумма тебе ничего не приносит, только душа из-за нее болит.

– Ну вот, ты еще и душевную боль вздумаешь к убыткам отнести.

– Нет. Боль душевная полагается тебе сверх всего, в назидание, как урок, чтобы в следующий раз не был таким дураком. О боли душевной будешь знать только ты сам да господь бог, а вот эти пятнадцать рублей семьдесят семь копеек все-таки придется причислить к убыткам. Итак всего – двести девяносто шесть рублей двадцать семь копеек. Это, дорогой Леста, и есть твой окончательный дефицит.

– Ну, да чего там, влип, конечно… бросился очертя голову… рублем больше или меньше – не все ли равно, – вздыхает Леста.

– Ну, не беда, – чуть помолчав, снова начинает управляющий. – Теперь мы, по крайней мере, знаем, как велик убыток, а это уже кое-что значит. Запиши себе эту сумму – нам она еще понадобится. Кроме того, хотелось бы мне и самому сходить к этому комиссионеру, может быть, удастся вырвать у него несколько процентов. Не беда, не беда. Время бежит, а счастье не минует. Но вообще-то жаль, что ты не выносишь, когда люди на тебя смотрят и говорят: «Ах, вы и есть тот самый писатель Леста!» Не то ты мог бы сам продавать свои книги и вернул бы все затраты.

– Так оно и есть, – разводит руками Леста, – тут уж ничего не поделаешь. Таким уж, видно, я уродился.

– Не беда, не беда, – снова повторяет управляющий и собирается еще что-то добавить Лесте в утешение, но вдруг начинает прислушиваться. В передней кто-то возится у двери, затем с треском ее захлопывает и отпускает по чьему-то адресу несколько крепких словечек.

– Киппель, – говорит Леста, кивая на дверь.

– А-а! – широко улыбается Тоотс. – Пусть зайдет сюда, давно я его не видел.