Лазарь Кармен: За что?!

«А выстрел помнишь?» – шепнул тот же голос.

Лапшев встряхнул мозгами и вспомнил. Он забрался в густо населенный дом и выстрелил с балкона. Погромщики после этого, как стая бешеных собак, ринулись на дом и перерезали всех жильцов.

– А того студента помнишь?

Лапшев припомнил и того студента. Он припомнил потом еще десять лиц, и теперь ему сделалось понятным – за что. Но он все еще не хотел признать себя виновником и по-прежнему спрашивал каждого входящего:

– За что?!.

В комнату не переставали входить на цыпочках и выходить разные лица. Товарищи по службе, родственники и обыватели – купцы, домовладельцы.

Он с трудом узнавал их, но ее, эту толстую даму, пестро одетую, с лицом, как у мопса, в золотых серьгах колесом, он узнал сразу. Это была Катя-одиночка. Пять лет изо дня в день она гуляла по Нарышкинской улице – самой фешенебельной в городе, навязываясь мужчинам, и пять лет подряд каждый месяц аккуратно, 1-го, она являлась к нему на дом и вносила ему следуемый «оброк» – десять рублей. Это за право в подведомственных ему владениях распоряжаться своим телом, как ей угодно.

Таких, как она, у него была дюжина. Катя была аккуратна до щепетильности. Ни дождь, ни вьюга не мешали ей являться к нему 1-го.

Но однажды она явилась 7-го, и он влепил ей две звонкие пощечины.

– Ты где пропадала? – спросил он.

– В больнице лежала.

– С…! Я тебе дам – в больнице!..

Она пришла теперь проведать своего патрона – на всякий случай. Он мог выздороветь, и надо было задобрить его своим вниманием.

Катя вошла к нему с трепетом, но, когда она увидела его таким беспомощным, жалким и узнала, что часы его сочтены, в темно-карих глазах ее засверкали веселые огоньки. Он заметил эти огоньки…

А солнце по-прежнему золотило комнату, щебетали воробьи, ласточки… Перед Лапшевым замелькала его дачка с верандой, спрятавшаяся в зелени. Она дразнила его…

«Хорошо бы, – подумал он, – скумбрии покушать теперь или выкупаться…»

Но вот лицо его почернело, и он замахал руками. Перед ним стоял отец Иван – настоятель ближайшей церкви, высокий мужчина с бородой по пояс.

– Не хочу! Не хочу! – крикнул дико Лапшев.

Он забыл, что сам давеча пожелал причащаться.

Но отец Иван не отходил от него. Он заговорил с ним кротко, ласково и убедительно, желая во что бы то ни стало напутствовать его.

Лапшев поддался его сладким, тихим речам и причастился.

Когда он причащался, слезы текли по его щекам, и он теперь не спрашивал больше:

– За что?…

На следующий день его хоронили.

В тройной цепи из казаков, драгун и городовых шествовал за гробом градоначальник, и на гробу красовались два венка: «Глубокоуважаемому Емельяну Спиридоновичу от признательных домовладельцев» и «Верному слуге престола» от временноисполняющего должность губернатора.

А впереди тощий околоточный с висячими серыми усами бережно нес бархатную подушку, на которой покоились регалии покойного – орден Эмира Бухарского и медаль «За однодневную перепись».