Висенте Бласко - Толедский собор

— He пугайся, — отвчалъ съ улыбкой Габріэль. — Они еще не переварили новыя идеи и болтаютъ вздоръ. Это пройдетъ. Они въ сущности славный народъ.

Его огорчалъ только звонарь Маріано, избгавшій его, какъ будто боясь, что Габріэль читаетъ у него въ душ.

— Что съ тобой, Маріано? — спросилъ Габріэль, встртившись съ звонаремъ въ верхнемъ монастыр.

— Да то, что все не ладится. Проклятый общественный строй! — проворчалъ въ отвтъ звонарь.

— Ты какъ будто избгаешь меня. Почему?

— Я тебя избгаю? Да теб это приснилось… Я полонъ негодованія съ тхъ поръ, какъ ты мн открылъ глаза. Я уже не такой дуракъ, какъ прежде. Неужели мы будемъ всю жизнь умирать съ голода среди богатства, окружающаго насъ?

— Мы то, вроятно, такъ и проживемъ въ гор. Но посл насъ настанутъ лучшія времена.

— Знаешь что, Габріэль? Ты слишкомъ ученый… Думаешь ты по настоящему, это правда, но на практик… прости, на практик ты такой же бездльникъ, какъ вс образованные люди… Неучи, какъ я, ясне все видятъ.

Черезъ нсколько недль донъ Мартинъ пересталъ показываться въ верхнемъ монастыр и Габріэль узналъ отъ дона Антолина, что умерла его мать. Недлю спустя донъ Мартинъ явился. У него были красные, опухшіе отъ слезъ глаза.

— Я пришелъ проститься, — сказалъ онъ Габріэлю. — Я провелъ у постели моей матери цлый мсяцъ въ безконечной тревог. Теперь она умерла. Она одна привязывала меня къ церкви, въ которую я пересталъ врить… Зачмъ мн лгать и притворяться? Я пошелъ вчера въ архіепископскій дворецъ, заявилъ, что могутъ располагать какъ угодно моимъ жалованіемъ и попросилъ назначить другого духовника въ женскій монастырь. Я узжаю къ себ на родину; священникъ, отказавшійся отъ своего сана, не можетъ оставаться въ Толедо… Я уду какъ можно дальше, можетъ быть въ Америку… У меня нтъ друзей, нтъ ни въ комъ поддержки, но я не боюсь нужды; я привыкъ къ ней, служа церкви. Я сдлаюсь рабочимъ, буду обрабатывать землю, если нужно, и буду свободнымъ человкомъ.

Исчезновеніе дона Мартина не возбудило толковъ въ собор. Донъ Антолинъ и другіе каноники думали, что онъ похалъ въ Мадридъ, чтобы добиться лучшаго положенія, какъ это длали многіе честолюбивые священники. Къ тому же общее вниманіе отвлечено было событіемъ, которое поразило громомъ весь соборъ. Разладъ между архіепископомъ и канониками закончился и Римъ одобрилъ вс ршенія, принятыя кардиналомъ. Онъ торжествовалъ, а каноники смущенно и смиренно преклонили передъ нимъ головы.

Наступилъ праздникъ Мадонны святилища и архіепископъ, давно уже не появлявшійся въ собор, объявилъ, что будетъ въ этотъ день служить мессу; вс говорили объ этомъ со страхомъ, боясь гнвныхъ взоровъ кардинала.

Габріэль мало интересовался предстоящимъ событіемъ; онъ спалъ почти по цлымъ днямъ, готовясь къ ночной служб. Ему приходилось нести ее одному; старикъ Фидель заболлъ, и, боясь, какъ бы у него не отняли его нищенское жалованіе, Габріэль не просилъ себ помощника. Онъ привыкъ къ ночной тишин собора; чтобы не скучать, онъ бралъ съ собой книги и читалъ при тускломъ свт фонаря.

Праздникль начался въ обычномъ порядк. Статую вынесли изъ ея часовни и утвердили на главномъ алтар, надвъ на нее пышную мантію, расшитую драгоцнными камнями; втеченіе всего года она хранилась въ сокровищниц собора.

Незадолго до начала мессы каноники въ красныхъ одеждахъ собрались у лстницы, по которой долженъ былъ спуститься кардиналъ. На верху лстницы появился служка съ крестомъ, а за нимъ кардиналъ, окруженный свитой викаріевъ. На немъ была пурпурная мантія, затмевавшая своимъ блескомъ одежды всхъ остальныхъ. Каноники окружили кардинала, склоняя головы передъ его холоднымъ, надменнымъ взглядомъ. Онъ казался совершенно здоровымъ и лицо его дрожало отъ торжества. Свою кардинальскую шапочку онъ носилъ такъ, точно это была королевская корона.

Онъ властно протянулъ руку въ красной перчатк, съ большимъ изумрудомъ на перстн, и каноники, одинъ за другимъ, должны были цловать перстень въ знакъ своего подчиненія глав церкви; они привыкли съ семинарскихъ дней къ этой наружной смиренности, подъ которой скрывались враждебныя и мстительныя чувства. Кардиналъ чувствовалъ всю скрытую злобу канониковъ и тмъ сильне наслаждался своимъ торжествомъ. Онъ часто говорилъ садовниц:- «Ты не можешь себ представить, до чего злобныя чувства сильны въ служителяхъ церкви. Вн церкви всякій человкъ можетъ излить свой гнвъ, обнаруживая его, а среди насъ многіе умираютъ отъ невозможности мстить, отъ необходимости склонять голову, подчиняясь дисциплин. Мы свободны отъ необходимости зарабатывать кусокъ хлба и содержать семью, и поэтому насъ гложетъ честолюбіе.»