Стефан Жеромский - Сизифов труд

Анджей взглянул на него, кивнул головой и пробормотал:

– Молчать? Ну ладно, помолчим…

Все торопливо покинули чердачок, спустились с лестницы и прошли садом. Следуя совету Боровича, сквозь «дыру Эфиальтеса» пролезали поодиночке и через некоторые промежутки времени. Вскоре все рассеялись – и в окрестностях канала воцарились обычная глухая тишина и запустение. Около двенадцати часов с мощеной улички послышался топот шагов нескольких человек. Это господин Маевский, переодевшийся и просохший, в сопровождении двух городских стражников явился на место, где столько перестрадал. У городовых был с собой потайной фонарь. Внезапно приоткрыв его, они исследовали местность. Вопреки уверениям педагога бревно было переброшено через канал, дыры же в заборе блюстители публичной безопасности и сейчас не могли разыскать. Господин Маевский требовал, чтобы все сидели на месте и под покровом ночи ожидали надругавшихся над ним громил, но стражники не слишком ретиво подхватили эту мысль. На ожидание они в принципе согласились, но не на берегу смрадного канала, а в кабачке, который, по их мнению, был расположен на весьма незначительном расстоянии. Самому же господину Маевскому представители исполнительной власти никаких препятствий в его намерении не чинили. Они предлагали даже одолжить ему свой фонарь. Но ввиду того что ночь была темная и ветреная, а свет в оконце Гонталы потушен, господин Маевский и сам решил отложить свою месть ad calendas graecas [58]и двинулся домой.

После пасхальных каникул восьмиклассники сосредоточенно принялись за подготовку к экзаменам на аттестат зрелости. Повторяли все гимназические предметы от «а» до «зет», упорно и ожесточенно упражнялись во всех науках. Создавались отдельные группки, подбиравшиеся по способностям, пары и тройки, зубрящие отдельные предметы, класс же в целом, хотя и разбитый на группки, удивительно консолидировался, сплотился в единую, одинаково^чувствующую массу. Мало кто сознавал, что прошел апрель и большая часть мая. Для «зубрил» это были лишь дни, заключавшие в себе столько-то и столько-то часов труда и столько-то и столько-то сна. Некоторые из менее способных мало спали, меньше, чем обычно, ели, пришибленные депрессией, другие жили в непрестанных сомнениях и отчаянии.

А весна уже вступила во владение миром. Старый городской парк покрылся плащом глянцевитых, светло-зеленых листьев и лелеял в своих полных чудесной тени и света глубинах молодые цветы и травы. Дорожки, вымощенные битым кирпичом и посыпанные желтым песочком, терялись среди зелени, как мелкие ручейки среди зеленых берегов; стены старых домишек в одном из концов сада прикрыли свою наготу гирляндами дикого винограда. Даже на древних каменных скамьях светлел зеленый мягкий мох. Парк был расположен довольно низко, окружен оградой и полон прохлады и сырости. Огромные деревья простирали над его лужайками такую тень, что в самые жаркие дни там было прохладно, как в подземелье. В разных углах и закоулках кусты сирени и черемухи переплетались в неприступную чащу или разрастались в куртины. Ряды молодых грабов образовывали аллеи, ведущие к уединенным скамьям.

Одна из таких светло-желтых дорожек, образуя полукруг, вела к источнику. Здесь из-под обвалившейся стены из каменного горла фавна вытекала струя чистой и холодной воды, низвергалась в каменную чашу, вытесанную из песчаника, и исчезала в глубине. В центре этой всегда полной до краев чаши высилась красивая колонна, увенчанная урной. Мраморные ступени, ведущие к источнику, сама чаша, скульптурный орнамент колонны и урна – все это было выщерблено, изъедено, все покрыло рыжеватой плесенью неумолимое время. Через резервуар были переброшены две толстые, погнутые и заржавевшие железные перекладины. В прежние времена, когда здесь разрешалось брать воду, на них, вероятно, ставили ведра и кувшины. Позже ими пользовались лишь воробьи, синички, вороны да сороки. Они бесстрашно садились под быструю струю и, широко разевая клювы, на лету ловили капли.

Утолив жажду, они подолгу просиживали там, с изумлением всматриваясь в свои отражения, видимые в глубине чаши на фоне затейливой ткани водяного мха и темно-коричневого осадка. Источник расположен был на площадке шагов в двадцать в поперечнике, окруженной с одной стороны густыми зарослями граба и старой стеной, с другой – газоном и цветником. По обе стороны источника, шагах в пятнадцати друг от друга, стояли две каменные скамьи, очень старые, вросшие в землю, с торчащим из щелей мхом. Одну из этих скамей на предэкзаменационное время захватил в полную собственность Марцин Борович. Вопреки принятой среди его товарищей системе он готовился к экзаменам один. В конце апреля и в самом начале мая он повторял вместе с Зыгером, но вскоре расторг союз и перестал показываться среди товарищей. О нем знали только, что каждый день с раннего утра он зубрит в парке. А так как каждый из восьмиклассников был занят собой и едва успевал замечать лишь товарищей по зубрежке, то о Боровиче почти что забыли. А между тем он учился не один.