Шарлотта Бронте - Эмма

Я пожалела о пропаже, но не более того. Дни мои были так заполнены, что не оставляли времени для воспоминаний о прошлом. Так промчались, пронеслись семь лет. Но вот несколько недель назад я занялась делом, которое давно откладывала, — разборкой одного из сундуков на чердаке.

Там и обнаружилась моя книга для записей — но как она туда попала, осталось для меня тайной.

Взяв ее в руки, я обнаружила, что там осталось порядочно чистых страниц. Без сомнения, нельзя отнести к числу моих достоинств нелюбовь ко всякой и всяческой незавершенности. Как раздражали меня ненужные вещи, которые из года в год оставались в благотворительной корзине, пока я не поняла, что их предназначение — стать одеждой для Элинор-Арминель! И потому, читатель, я решила рассказывать историю других людей и свою собственную, сколько хватит этих чистых белых страниц, а там — придет ли мое повествование к благополучной развязке или нет — оборвать его.

Начать с того, что мистер Эллин выразил явное неодобрение, когда я сообщила ему, что теперь считаю Тину своей приемной дочерью. Напрасно я твердила, что он зря мнит себя детективом не хуже джентльменов с Боу-стрит: он продолжал настаивать на том, что, вопреки бесплодным усилиям, следует продолжить поиски. Тинино упоминание о пропавшем письме служило ему достаточным основанием, чтобы считать, что тайну ее прошлого, возможно, удастся разгадать. Где-нибудь, полагал он, может обнаружиться добрая родственница, о которой Тина никогда не слышала и которая охотно откроет сиротке свое сердце и свой дом. И поскольку написать обещанное письмо уже не во власти мистера Фицгиббона, друзья семьи непременно сделают все возможное, чтобы обеспечить девочке счастливое будущее, о котором говорил ей отец.

Я не соглашалась с мистером Эллином. В частности, я пренебрегла его предположением о существовании добросердечной родственницы, затаившейся в ветвях генеалогического древа Фицгиббонов. Наш спор длился долго и временами становился настолько горячим, что грозил взаимным охлаждением, каждый из нас настаивал на своем, и добиться согласия не удавалось. Но прежде чем кто-либо из нас признал себя побежденным, дело повернулось самым неожиданным образом. У мисс Уилкокс был брат, пописывавший статьи в газеты и журналы. Приехав погостить в «Фуксию», он подробнее узнал о неблаговидном поведении мнимой наследницы и ее отца — и изложил всю эту замечательную историю для самых широко читаемых газет, в которых сотрудничал! У него хватило совести назвать по имени меня и мистера Эллина как соседей, поддержавших мисс Матильду Фицгиббон после ее разоблачения. Роль же мисс Уилкокс бойкое перо ее братца представило в самом выгодном свете; высокую оценку получила ее проницательность: ведь именно она при помощи золотого браслета-змейки с выгравированным именем «Эмма» выяснила, что девочку зовут не Матильдой, а Мартиной. Мы с мистером Эллином должны были довольствоваться скупым упоминанием о том, что тоже кое-что сделали, прочитав на сундучке с игрушками буквы «Т. Д.». Цветисто и с чувством живописал он нерушимое молчание Мартины и ее очевидную боязнь повредить неизвестному злодею — возможно, обозначенной на браслете «Эмме» — откровенным признанием. Говоря об обманутой наставнице Мартины, он заключал свой шедевр красноречивым призывом ко всем родственникам объявиться и исполнить свой долг по отношению к девочке, чье изящество и красота тронули сердца всех, кто ее знает.

Я была вне себя от ярости, прочитав эти претенциозные излияния, поскольку полагала, что они приведут к гораздо худшим последствиям, чем любые осмотрительно составленные объявления, которые рассылал по газетам мистер Эллин. Со стороны моей собственной семьи я не рассчитывала на сочувствие: все как один считали, что чем скорее я избавлюсь от своей невесть откуда взявшейся воспитанницы, тем лучше. Хотя те из них, кто видел Тину, были настроены менее воинственно, а Малтреверсы, Хью и Джулия, соглашались, что она довольно милая девочка, но слишком избалована мистером Эллином и мною, явно не имеющими понятия о том, как следует обращаться с детьми. Я чувствовала себя, как медведица, у которой хотят отнять детеныша, в еще большую ярость меня приводило то, что от мистера Эллина не приходилось ожидать никакого сочувствия. Он, подобно удалившемуся в шатер Ахиллу, предавался обиде в тот день, когда появилась статья мистера Уилкокса, поскольку в последней нашей словесной битве за Тину оказался побежденным. Более того, как я догадывалась, он нисколько не сожалел о злополучном опусе мистера Уилкокса и полагал, что методы газетчиков могут оказаться более действенными, чем его собственные сдержанные и вежливые обращения.