Георгий Полонский - Мемуары

Так что вы думаете? Камил и с ним поссорился. Мог бы "словить шанс", закрепить ценное знакомство, показать собственную первую повесть (кажется, ее уже напечатали тогда в Ташкенте; а если нет, то сунуть рукопись мог бы вполне) и позондировать почву насчет рекомендации себе в Союз писателей, - так вот, вместо всего этого, совсем иной поворот. Камил, видимо, уже ставит крест на этих радужных перспективах. А Нилину приходится выслушать от ненормального узбека с толстенными стеклами очков такую речь:

- Перед вами будущий крупный писатель, и сейчас вы упускаете честь открыть его! Очень к лицу была бы такая честь автору такой отличной повести, как "Жестокость"…

Странно Нилину. Охота вырваться прочь. Возможно, думает: подрезать бы апломба этому адвокату - с лихвой достало бы материи надставить рукава на пиджачке "будущего крупного писателя"! - Очень кургузый был пиджачок… Никто своего будущего не знает: скоро Володя бросит институт, поскольку надо кормить семью, а стипендия - это голод, и все сокращаются в последнее время заработки на радио, где промышляет он песенками да стишками в передаче "С добрым утром!"… Зато его станет печатать Твардовский в своем "Новом мире"! Но, если не деляческие, а именно творческие победы ему суждены, отчего же какую-то кислятину выдает теперь Нилин?

Интересно: должен ли хороший писатель пророком быть? Увидев через год-полтора прозу отвергнутого им автора в любимейшем и авторитетнейшем журнале (и, конечно, ощутив это как щелчок по лбу!), Нилин непременно должен был вспомнить странного узбека с безупречным русским языком, который явно у него родной. И ту пугающую безаппеляционность. Посредством его почти малахольной, красноречивой и всепробивающей любви к "подзащитному" можно, пожалуй, и объяснить себе случившееся: вот кто, небось, ловил и удерживал за пиджачную пуговицу самого Александра Трифоновича!… Даже завидно. Насколько меньше было б ухлопано сил и нервов в начале пути, если б такого импресарио имел тогда Нилин… Да что там - каждому одаренному человеку, если он совестится саморекламы и лишен нахальных локтей, можно и нужно этакого заступничка пожелать.

Отчего мне так дороги те, самые первые воспоминания? Перебирая эпизоды тридцатилетних отношений, я мог бы рассказывать и другие, не менее выразительные, из тех, что ближе к концу. Можно одним словом - молодость. После 55-ти мы любим свою молодость и все, что помним о ней, едва ли не больше всего на свете! Даже если она сумасбродна была, отпрометчива, густо усеяна ошибками, последствия коих тянутся за нами через десятилетия, вплоть до сего дня! Все так, но есть и еще объяснение.

Под вопросом моя "частная собственность" на более поздние сюжеты: это времена, когда с моим другом дружили и приятельствовали десятки людей, среди них - Фазиль Искандер, Анатолий Рыбаков, Александр Володин, Юрий Любимов, Натан Эйдельман, Егор Яковлев… Он уже не принадлежал нашему тесному кружку. Он стал автором целой полки книг, у него клокотал телефон, его статей ждали самые солидные газеты, его навещала вдова Н.И.Бухарина, и письмо ему на державном бланке от Первого Лица главной хлопкосеющей республики начиналось словами: "Дорогой брат !"…

(Впрочем, цену этому братству Камил знал - то был время раскаяния, которое надо было если не переживать, то имитировать, инсценировать. (Ну не умеют большевики каяться - не дано им! Тысячи и сотни тысяч людей получили после гулаговской каторги бумажки о реабилитации, об отсутствии состава преступления, но ни в одной справке не было даже самой сухой формулировки о вине государства, не нашлось у него таких странных слов…)

Первое Лицо срочно расширяло словарь: надо показать, что страна склоняет повинную голову перед Акмалем Икрамовым, предвоенным главой Узбекистана, его женой - Евгенией Зелькиной, наркомом земледелия республики, перед их прахом, брошенным палачами неведомо где, перед сиротством и 12-летним страданием их сына.

В Самарканде вырос памятник, целый район Ташкента стал именоваться икрамовским, Камил часто летал туда, чтобы бережно и въедливо редактировать избранные статьи и речи отца… Как еще надлежало Первым Лицам республики обращаться к нему?

Но я начал говорить о множестве сюжетов и лиц, имевших права на него. Среди них наибольшие и первоочередные права стали принадлежать жене Оле и дочке Ане. Дожил он и до внука, названного Матвеем. А вот до внучки по имени Камиллочка дожить не успел.