Витольд Гомбрович - Космос

Из ничего получился капкан, глупый… Передо мной оказались два небольших камня, один справа, другой слева, а немного дальше налево виднелось кофейного цвета пятно земли, вспученной муравьями, еще далее налево был большой корень, черный, гнилой, – все на одной линии, притаенное в солнце, укрытое в блеске, спрятанное в свете, – я уже готов был пройти между камнями, но в последний момент заметил небольшой проход между камнем и вспученной землей, это было минимальное отклонение, на чуть-чуть, можно пройти и так и эдак… однако само отклонение ничем не было оправдано, что меня, наверное, и смутило… поэтому машинально я опять слегка, чуточку свернул, чтобы пройти, как хотел с самого начала, между камнями, но тогда почувствовал уже определенные затруднения, ох минимальные, которые возникли в связи с тем, что после двукратных отклонений мое намерение пройти между камнями приобрело уже характер решения, незначительного, конечно, но все же решения. А это не было оправдано, ведь абсолютное равнодушие этих предметов в траве не предполагало принятия никаких решений, какая разница, где пройти, здесь или там, к тому же долина, убаюканная лесами, оцепеневшая, была как снулая рыба или жужжание мухи, одурманенная, забальзамированная. Покой. Зачарованность, слепота и глухота. Поэтому я решил пройти между камнями… но решение за несколько прошедших мгновений стало еще более решением, а как же тут решать, если разницы никакой нет… тогда я снова остановился. И вот, в бешенстве, снова поднимаю ногу, чтобы пройти, как уже намеревался, между камнем и землей, но вижу, что, если пройду между камнем и землей после трехкратных попыток, то уже не просто пройду, как обычно, а совершу какое-то важное действие… тогда я выбираю дорогу между корнем и вспученной землей… но понимаю, что это было бы похоже на трусость, тогда я снова хочу пройти между камнем и землей, но, черт возьми, что происходит, в чем дело, что я тут встал посреди дороги, с призраками сражаюсь, что ли, Господи, Боже ты мой!.. В чем дело? В чем дело? Сладкий, солнечно-знойный сон сковал травы, цветы, горы, не дрогнет ни былинка. И я не двигался с места. Стоял. Но моя неподвижность становилась все более невразумительной, даже безумной, я не имел права стоять вот так, это НЕВОЗМОЖНО, Я ДОЛЖЕН ИДТИ… но я стоял. И тогда, в этой неподвижности, моя неподвижность отождествилась с неподвижностью воробья, там, в кустах, с неподвижностью ансамбля, который там неподвижно неподвижнел: воробей – палочка – кот, с этим мертвым вечным ансамблем, где неподвижность разрасталась, как и я разрастался, не в силах двинуться, здесь, на лугу, в моей усиливающейся неподвижности… Но тут-то я и вышел из неподвижности. Вдруг сбросил с себя все, всю немочь, и спокойненько прошел, не знаю даже где, потому что это не имело значения, и думал о другом, о том, что солнце здесь раньше заходит – горы. Да, солнце уже низко стояло. Я шел по лугу, насвистывал, потом закурил сигарету, остался только осадок, как от незаконченного дела, бледное воспоминание конфуза. Вот и дом. Никого. Открытые настежь окна и двери, пусто, я прилег отдохнуть, а когда снова спустился вниз, в сенях суетилась Кубышка.

– А где все?

– На прогулке. Хотите крюшона?

Она налила мне крюшона, и наступило молчание – тоскливое, или усталое, или отчужденное – и она, и я не скрывали, что не хотим или не можем говорить. Я медленными глотками пил крюшон, она оперлась о раму, смотрела в окно, была похожа на человека, уставшего после долгого похода. – Пан Витоль, – сказала она, не договорив конечное «д», что с ней случалось в моменты крайней нервозности, – видали вы такую вертихвостку? Эта задрыга даже духовной особе покоя не дает! Они что себе думают, что я бордель-мама? – выкрикнула она, растопырившись. – Прошу прощения! Я их научу, как в гостях себя вести! А этот ферт в бриджах еще хуже, конец света, пан Витоль, если бы она одна кокетничала, а то ведь и он вместе с ней кокетничает, виданное ли дело, чтобы муж вместе с женой кокетничал с другим мужчиной, просто невероятно, ведь он сам ее на колени к нему усаживает, скандал, чтобы муж собственную жену кому-нибудь на колени, да еще в медовый месяц, у меня в голове не укладывается, что у моей дочери могут быть такие безнравственные и невоспитанные подруги, и все назло Ядечке, задались целью испортить ей медовый месяц, пан Витоль, я много чего навидалась, но такого не видела и блядства не потерплю. Потом спросила:

– Вы видели Леона?

– Да, я недавно встретил его, он на бревне сидел.