Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

По газетам Самгин знал, что в Петербурге организовано «Общество заводчиков и фабрикантов» и что об этом же хлопочут и промышленники Москвы, – наверное, этот длинный – один из таких организаторов. Тагильский внятно бормотал:

– В Семеновском полку один гусь заговорил, что в Москве полк не тех бил, – понимаешь? Не тех! Солдаты тотчас выдали его...

Направо от Самгина сидели, солидно кушая, трое:

широкоплечая дама с коротенькой шеей в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками, студент в пенснэ, очень похожий на переодетого парикмахера, и круглолицый барин с орденом на шее, с большими глазами в синеватых мешках; медленно и обиженно он рассказывал:

– Я сам был свидетелем, я ехал рядом с Бомпаром. И это были действительно рабочие. Ты понимаешь дерзость? Остановить карету посла Франции и кричать в лицо ему: «Зачем даете деньги нашему царю, чтоб он бил нас? У него своих хватит на это».

– Ужасно, – басом и спокойно сказала женщина, раскладывая по тарелкам пузатеньких рябчиков, и спросила: – А правда, что Лауница убили за то, что он хотел арестовать Витте?

– Но, мама, – заговорил студент, наморщив лоб, – установлено, что Лауница убили социалисты-революционеры.

Так же басовито и спокойно дама сказала:

– Я не спрашиваю – кто, я спрашиваю – за что? И я надеюсь, Борис, что ты не знаешь, что такое революционеры, социалисты и кому они служат. Возьми еще брусники, Матвей!

Человек с орденом взял брусники и, тяжко вздохнув, сообщил:

– Старик Суворин утверждает, что будто Горемыкин сказал ему: «Это не плохо, что усадьбы жгут, надо потрепать дворянство, пусть оно перестанет работать на революцию». Но, бог мой, когда же мы работали на революцию?

– Ужасно, – сказала дама, разливая вино. – И притом Горемыкин – педераст. Студент усмехнулся, говоря:

– Ты, дядя, забыл о декабристах...

«Это – люди для комедии, – подумал Самгин. – Марина будет смеяться, когда я расскажу о них».

Его очень развлекла эта тройка. Он решил провести вечер в театре, – поезд отходил около полуночи. Но вдруг к нему наклонилось косоглазое лицо Лютова, – меньше всего Самгин хотел бы видеть этого человека. А Лютов уже трещал:

– Вот – непредвиденный случай! Глупо; как будто случай можно предвидеть! А ведь так говорят! Мне сказали, что ты прикреплен к Вологде на три года, – неверно?

Он был наряжен в необыкновенно пестрый костюм из толстой, пестрой, мохнатой материи, казался ниже ростом, но как будто еще более развинченным.

– Хотя – ив Вологде пьют. Ты еще не запил? Интересно, каким ты пером оброс?

Говорил он вполголоса, но все-таки было неприятно, что он говорит в таком тоне при белобрысом, остроглазом официанте. Вот он толкает его пальцами в плечо;

– Кабинетик можно, Вася?

– Слушаю. Закусочку?

– Неизбежно.

– А дальше?

– Сам сообрази, ангел.

«Показывает старомодный московский демократизм», – отметил Самгин, наблюдая из-под очков за публикой, – кое-кто посматривал на Лютова иронически. Однако Самгин чувствовал, что Лютов искренно рад видеть его. В коридоре, по дороге в кабинет, Самгин осведомился: где Алина?

– Алина? – ненужно переспросил Лютов, – Алина пребывает во французской столице Лютеции и пишет мне оттуда длинные, свирепые письма, – французы ей не нравятся. С нею Костя Макаров поехал, Дуняша собирается... Втолкнув Самгина в дверь кабинета, он усадил его на диван, сел в кресло против него, наклонился и предложил:

– Ну, рассказывай, – как?

Его вывихнутые глаза стали как будто спокойнее, не так стремились спрятаться, как раньше. На опухшем лице резко выступил узор красных жилок, – признак нездоровой печени.

– Потолстел, – сказал он, осматривая Самгина. – Ну, а что же ты думаешь, а?

– О чем? – спросил Самгин.

– Например – о попах? Почему мужики натолкали в парламент столько попов? Хорошие хозяева? Прикинулись эсерами? Или – еще что?

Говоря, он точно обжигался словами, то выдувая, то всасывая их.

«Начинаются фокусы», – отметил Самгин, а Лютов торопливо говорил:

– Мужик попа не любит, не верит ему, поп – тот же мироед, и – вдруг?

– Мне кажется, что попов не так уж много в Думе. А вообще я плохо понимаю – что тебя волнует? – спросил Самгин.

Лютов, прищурясь, посмотрел на него, щелкнул пальцами.

– Не верю, – понимаешь! Над попом стоит епископ, над епископом – синод, затем является патриарх, эдакий, знаешь, Исидор, униат. Церковь наша организуется по-римски, по-католически, возьмет мужика за горло, как в Испании, в Италии, – а?